С первым звуком рога, звавшим на ужин, мы с сестрой Мадлен перешли двор, над которым раскинулось темно-синее небо с одинокой звездой, и начали подниматься по лестнице к большому залу, куда уже спешили другие гости. Чем выше мы поднимались, тем громче становился шум голосов; когда мы добрались до коридора, он достиг апогея. В прихожей собралась толпа. Одни беседовали; другие, рангом пониже, молча ждали приглашения в зал. Когда я проходила мимо, все головы поворачивались мне вслед; увы, должна признаться, что я ощущала удовольствие от своего нарядного платья, поклонов и восхищенных взглядов.

Хотя я уже видела приготовления к празднику, но роскошь зала меня поразила. Рассыпанные по полу лепестки роз источали густой аромат; помещение было залито сиянием чадивших факелов и свеч, стоявших на столах и в глубоких оконных проемах. За возвышением, на котором должен был сидеть лорд Кромвель, находился огромный каменный очаг с гербом хозяина. В очаге бушевало пламя. Серебро, олово и стекла окон отражали огонь; мерцали даже самоцветы знамен и гобеленов, украшавших обитые деревом стены.

Несколько рыцарей и дам уже сидело за столами у окон на другом конце зала, и кастелян провел нас к ним. Мы прошли мимо мастера Джайлса и Гая, сидевших с другими герольдами, оруженосцами, секретарями, писцами и их женами на Нижнем конце стола для простолюдинов, на котором не было ни ваз, ни серебра, а оловянную посуду и кубки заменяли деревянные миски и кружки. Когда мы проходили мимо, нам кланялись; восхищение, горевшее в их глазах, заставляло меня лететь как на крыльях. Подойдя к нашему столу, я с радостью заметила, что мы будем сидеть рядом с возвышением. Со всех сторон раздавались приветствия; сестра Мадлен кивнула, и я прошла первой, оказавшись рядом с дородным рыцарем, который встал и учтиво поклонился. Сестра Мадлен, севшая с краю скамьи, в ответ на приветствие коротко кивнула, но ее губы остались плотно сжатыми. Пришлось слегка улыбнуться рыцарю, о чем я вскоре пожалела.

К нам начали присоединяться другие рыцари, дамы и клирики высокого ранга. С каждым вновь прибывшим тучный рыцарь придвигался ко мне все ближе, заставляя меня жаться к сестре Мадлен. Так продолжалось до тех пор, пока места не осталось вовсе. Дальнейшее движение в этом направлении могло закончиться плохо: либо я столкнула бы сестру со скамьи, либо заставила бы ее возмутиться поведением рыцаря и устроить сцену. Столкнувшись с таким выбором, я предпочла страдать молча и не обращать внимания на прижимавшиеся ко мне бедро, плечо и дерзкие взгляды, которые он бросал на лиф моего платья.

Внезапный сигнал труб заставил всех умолкнуть. Как все остальные, я поспешила встать, внеся свою лепту в шорох шелка, пронесшийся по залу.

Румяный лорд Кромвель обвел взглядом гостей и приветливо улыбнулся им. Он вел под руку красивую светловолосую молодую даму; я догадалась, что это и есть его племянница, леди Мод. Их сопровождали другие лорды и леди. Хотя мне с отцом уже случалось присутствовать на пирах, но я успела привыкнуть к строгому распорядку постных монастырских трапез, а потому во все глаза уставилась на роскошные бархатные и парчовые наряды вошедших, расшитые драгоценными камнями. Замыкала процессию гончая. Она шла на задних лапах и была такой надменной, что я чуть не расхохоталась. Потом я посмотрела на хозяина собаки и ощутила что-то смутно знакомое. Но где я могла видеть этого рыцаря? А если видела, то как могла забыть такое лицо?

Другой спутницы, кроме гончей, у него не было. Это был стройный и широкоплечий молодой человек, превышавший ростом всех остальных. Его темные волосы отражали свет, глаза обводили толпу; казалось, он кого-то искал. Поняв, что он ищет девушку, я ощутила странную боль в сердце. Высокий рост не мешал молодому человеку держаться изящно. Все в нем – от прямого носа и квадратной челюсти до высоких сапог с острыми носами, модными при дворе, – говорило о благородстве и высоком происхождении. Нарядный дублет из зеленого бархата, расшитого золотом, не скрывал загорелого лица и мускулистых бедер; можно было догадаться, что он чаще скачет верхом, чем сидит на пирах. «О да, – прозвучало у меня в мозгу. – Кем бы ни была девушка, которую он ищет, она – самая счастливая из женщин». В этот миг он повернул голову и поймал мой взгляд. По его полным губам скользнула тень улыбки, а на щеках появились ямочки. У меня перехватило дух. Я понимала, что эта улыбка предназначена не мне, однако вспыхнула и быстро опустила веки.

Лорд Кромвель занял место в центре стола, стоявшего на возвышении, и произнес приветственную речь. Пока он говорил, я ощущала взгляд рыцаря в зеленом, но не позволяла себе смотреть на стол, за которым он сидел. Вместо этого я считала красавиц, присутствовавших в зале. Красавиц было не меньше четырех; их головы сверкали за столами, как растопленное золото. Я украдкой покосилась на собственные волосы. Да, они были пышными, блестящими и длинными, по пояс, но прямыми, как римская дорога, и черными как вороново крыло. Меня охватило чувство собственной неполноценности. Если бы я была способна испытывать зависть, она поглотила бы меня; но я искренне восхищалась белокурыми леди, понимала, что не могу считать себя красавицей, и жалела об этом; будь по-другому, я могла бы привлечь его взгляд. Нет, молодой рыцарь не мог обратить на меня внимание. Я просто желала, чтобы это случилось. Желала…

В моих ушах эхом отдались слова отца, которые он часто повторял: «Будь довольна тем, что есть. Помни, что если есть те, кто одарен больше, чем ты, то есть и те, кто одарен меньше». Я решила сосредоточиться на хорошем: меня пригласили на пир, я пришла на него и получу от этого максимум удовольствия.

После приветственной речи слуги наполнили тазики для омовения рук розовой водой. Я окунула в тазик пальцы и протянула их проходившему мимо слуге, чтобы он вытер их льняной тканью. Когда все вымыли руки, тазики унесли. Буфетчик стал раздавать хлеб, масло и свиной жир; тем временем старший дворецкий и его помощники наливали в кувшины вино и пиво. Сестра быстро опустошила свою чашу, которую тут же наполнили вновь.

– Ба! – воскликнул тучный рыцарь, заставив меня вздрогнуть. Он поставил чашу на стол, сплюнул на пол и вытер рот тыльной стороной руки. – Вино кислое и отдает смолой. Неужели наш хозяин не мог позволить себе ничего лучшего?

– Где вы пробовали лучшее? – ответил кто-то из сидевших за столом. – Скажите нам, и мы помчимся туда со всех ног!

Эта реплика была встречена всеобщим хохотом.

– Вы ошибаетесь, мсье, вино отличное. Просто превосходное, – заявила сестра Мадлен и снова пригубила чашу. – Не может быть никаких сомнений: оно привезено из Бордо.

Я сделала глоток. Вино действительно отдавало Смолой, но то, что пили в приорате, не годилось ему и в подметки; когда я пила это жирное и мутное пойло, закрывала глаза и процеживала его сквозь зубы. Сестра была права: по сравнению с монастырским это вино действительно было отличным.

Реплика сестры заставила рыцаря фыркнуть; было видно, что он остался при своем мнении. Тут на тарелки положили куски пирога из свежей сельди, приправленной имбирем, перцем и корицей, и сосед сосредоточился на еде. Когда толстяк потянулся за солью, я ощутила исходивший от него запах чеснока и потеряла аппетит.

– Почему вы ничего не едите? – с полным ртом спросил он, взяв кусок хлеба и намазав его толстым слоем свиного жира. – Такая юная леди, как вы, не должна страдать отсутствием аппетита к жизни. – Он подмигнул и снова прижался ко мне бедром. Я покраснела до корней волос.

– Oh, топ enfant, ешь, – эхом повторила сестра Мадлен. – Честно говоря, ты слишком худенькая. – Mange, та petite. — Потом она похлопала меня по колену и сказала:

– Весь зал смотрит на тебя. Не поощряй их, Изабель.

Я посмотрела туда, куда она показывала. Сидевшие за дальним столом молодые люди действительно не сводили с меня глаз. Один кудрявый юноша поднял кубок и отсалютовал мне. Но он ничем не напоминал молодого лорда, сидевшего на возвышении, и я снова опустила глаза.

– Да, сестра Мадлен, – уныло ответила я.

Я послушно отвернулась от молодых людей и отщипнула кусочек хлеба. В это время тучный рыцарь громко рыгнул и начал ковырять в зубах грязным ногтем. Тут я подумала, что он, может быть, женат, и поклялась, что не соглашусь выйти за того, кого мне найдет королева, если не буду чувствовать к нему сердечной склонности, какое бы давление на меня ни оказывали. Уж лучше уйти в монастырь… Я с тоской посмотрела на рыцаря, сидевшего на возвышении. До чего хорош! Он смеялся чьей-то шутке, и мое сердце вновь сжалось от тоски, которую я впервые ощутила, когда следила за красивым закатом.

За неимением других собеседников я решила воспользоваться теми возможностями, которые мне предоставлял этот вечер.

– Вы знаете тех, кто сидит за Высоким Столом? – спросила я старого рыцаря, готовая вместо ответа увидеть еду, которую он пережевывал.

– Еще бы мне этого не знать! – чавкая, ответил он. – Рядом с лордом Кромвелем сидит его племянница, леди Мод. Она замужем за темноволосым рыцарем, который сидит от нее справа. Его зовут сэр Томас Невилл. А по левую руку от лорда Кромвеля сидит… сидит младший брат сэра Тома, сэр Джон Невилл.

При имени Невилл я тревожно покосилась на сестру Мадлен. К счастью, в этот момент шум в зале усилился, и сестра, увлекшаяся каплуном и вином, ничего не услышала. Пила она хорошо, но ее чаша оставалась полной; внезапно я поняла, что рядом дежурит слуга и постоянно подливает монахине так, словно она – особа королевской крови. Больше я об этом не думала, радуясь тому, что могу переваривать услышанное, не боясь выговора. Однако мое настроение стремительно ухудшалось.

Хотя моего дядю произвели в графы, но в жилах Невиллов текла королевская кровь. Среди них были лорды, графы и даже одна герцогиня. Возвышение второго рода началось в двенадцатом веке благодаря удачному браку, когда Роберт Фицмалдред женился на наследнице Анри де Невилля из Невилля в Кальшдосе; их дети взяли фамилию матери, слегка переиначив ее на английский манер.

Последующие семейные распри сделали две ветви Невиллов смертельными врагами, поскольку одна из них поддерживала Йорков, эмблемой которых была Белая роза, а другая выступала на стороне Алой розы Ланкастеров. Кроме того, йоркистская ветвь Невиллов враждовала с другим могущественным кланом – кланом Перси. Многие нортумберлендские владения Перси перешли к Невиллам, которых Перси считали выскочками. Несмотря на все сложности, Фортуна продолжала улыбаться йоркистским Невиллам, и выгодные браки, принесшие им львиную долю богатства, продолжались. Благодаря женитьбе на восьмилетней Нэн Бошан Ричарда Невилла, старшего из четырех сыновей графа Солсбери, недавно сделали графом Уориком, первым лордом королевства.

– Я вижу, вы все знаете, – слегка смягчившись, сказала я соседу.

Его неотесанные манеры и алчные взгляды, которые он бросал на мою грудь, больше не оскорбляли меня, поскольку этот человек оказался полезным.

– Не могли бы вы рассказать мне о других? – Я слегка придвинулась к нему, чтобы раскаты хохота соседей по столу, обменивавшихся придворными сплетнями, не помешали мне пропустить хоть слово.

– Pardieu, тот молодой человек рядом с леди Мод – настоящий рыцарь! Я слышал одну историю…

Я снова посмотрела на сэра Джона Невилла. Он отодвинул стул и углубился в беседу с леди Мод, разговаривая с ней за спиной лорда Кромвеля. Я отвернулась прежде, чем он успел это заметить. Вопрос требовал немедленного ответа.

– Эти Невиллы принадлежат к йоркистской или ланкастерской ветви? – с деланой непринужденностью спросила я. Боясь, что тучный рыцарь заметит по моим глазам, какое значение имеет этот вопрос, я взяла положенный на мою тарелку кусок зайчатины и сделала вид, что поливаю его пряным горчичным соусом. Но он удивил меня, захохотав во все горло; этот зычный смех даже придал ему некоторое очарование. Я посмотрела на старого, рыцаря с любопытством.

– Вы совершенно невинны, не правда ли? – Продолжая смеяться, он повернулся к соседям по столу. – Она хочет знать, кто эти Невиллы – йоркисты или ланкастерцы!

– Я жила в монастыре, сэр, – покраснев, попыталась я объяснить свою неосведомленность.

– Если так, то вам многому придется учиться, и счастлив тот мужчина, которого вы выберете в учителя! – громогласно воскликнул он.

Дамы улыбнулись, а кое-кто из мужчин прыснул со смеху. Один из них, оказавшийся сенешалем лорда Кромвеля, пожалел меня и сказал:

– Миледи, они – йоркисты.

Я повернулась к тучному рыцарю, и он продолжил рассказ с того места, на котором остановился:

– Каждый раз, когда король Генрих ощущает очередной приступ безумия – королева и герцог Ричард Йорк начинают бороться за право управлять страной в качестве регента. Иногда верх берет Йорк, иногда королева, эти Невиллы с самого начала неприятностей были незыблемыми сторонниками Йорка… Я вижу, вы начинаете что-то понимать. Они – сыновья графа Солсбери и братья графа Уорика.

Я почувствовала себя так, словно получила удар под ложечку, и едва не упала в обморок. Должно быть, я побледнела, потому что откуда-то издалека до меня донеслось:

– Леди Изабель, что с вами?

– Ничего, – пробормотала я. – Просто… зайчатина попалась жесткая. – Я положила кусок на тарелку и проглотила комок в горле. – Прошу вас, продолжайте.

– Что ж, извольте… Есть Невиллы, есть Перси, и эти кланы ненавидят друг друга. Надеюсь, это вы икаете? Отлично. Понимаете, леди Мод… она наследница земель и имения Кромвеля. В их число входят имения, конфискованные у Перси Генрихом Четвертым за государственную измену еще в начале тысяча четырехсотых. Поэтому, когда леди Мод два года назад вышла в этом замке замуж за сэра Томаса Невилла, это означало, что в один прекрасный день Невиллы предъявят права на крепости, в свое время принадлежавшие Перси. Похоже, безземельному лорду Эгремону, горячему младшему сынку графа Нортумберлендского – и такому грубияну, что ни одна богатая наследница не выйдет за него замуж! – не понравилось, что собственность Перси перейдет и руки Невиллов. До того, что спорные земли были конфискованы пятьдесят лет назад, ему не было дела. Поэтому Эгремон устроил засаду у Стэмфордско-го моста и напал на свадебный поезд. Говорят, что Невиллы – заметьте, застигнутые врасплох и численно уступавшие Перси – сумели победить только благодаря младшему сыну графа Солсбери, сэру Джону. Второго такого вояки вам не найти. Хотя он всего-навсего третий сын и лет ему от роду только двадцать пять, но отец очень ценит его советы. Да, леди, в один прекрасный день я буду драться бок о бок с сэром Джоном… конечно, если так решит лорд Кромвель. Я у него на службе.

– Понятно. – Нетронутое вегетарианское блюдо из гороха и лука в шафране успели унести, и теперь я смотрела на десертную тарелку с фигами, украшенными миндалем и розовыми лепестками и посыпанными сахарной пудрой. Я взяла одну и попыталась проглотить, не понимая, что со мной творится. Пир, на который я так мечтала попасть, обернулся горьким разочарованием, и мне хотелось, чтобы он поскорее закончился.

Но сестра Мадлен уходить не собиралась. Она повернулась ко мне, хлопнула в ладоши и сказала с восторгом ребенка:

– Изабель, здесь жонглеры! – Она показала на двоих обнаженных по пояс молодых людей с ожерельями на шеях, которые вошли в зал под звуки труб, донесшихся из галереи. Они с редким искусством жонглировали горящими факелами и закончили представление глотанием пламени. Когда в знак победы юноши подняли ввысь погасшие факелы, публика наградила их громкими аплодисментами и дождем серебряных монет. Потом вышел трубадур с гитарой и спел непристойную песню о развратной жене рыбного торговца, за которой последовала томная баллада о безответной любви леди Илейны к сэру Ланселоту, полная печальных вздохов и слез. Но я не могла думать ни о чем, кроме лорда с ямочками на щеках. Теперь я радовалась компании тучного рыцаря и пыталась смотреть на него, а не на того, кто сидел на возвышении слева от меня.

Наконец трубадур поклонился и сказал:

– Мое выступление закончено. Спаси Господь всю честную компанию. Аминь.

Затем музыканты на галерее взяли несколько аккордов, и зал очистили для танцев. Арфа, ребек, свирели и лютни заиграли страстный кельтский мотив, каждая нота которого говорила о любви, но я сидела на скамье как вкопанная, решив не обращать внимания на музыку. Лорды и леди поднялись, и дородный рыцарь с силой хлопнул по столу:

– Хо, моя дорогая леди! Пришло время повеселиться! Позвольте…

Он запнулся на полуслове. Я проследила за направлением его взгляда и уставилась прямо в темно-синие глаза сэра Джона Невилла. У меня перехватило дыхание.

– Леди Исобел, прошу оказать мне честь и принять приглашение на танец, – сказал он звучным голосом, в котором чувствовался северный акцент.

Он знал, как меня зовут! Я с трудом втянула в себя воздух и молча встала. Он поклонился сестре Мадлен, и монахиня поднялась, неохотно пропуская меня; бедняжку слегка покачивало. Она была явно недовольна, однако я не обратила на это внимания и протянула лорду руку. Прикосновение сэра Джона было легким, но властным. Он повел меня в центр зала. Мы вместе с другими танцорами встали в позиции на полу, усыпанном лепестками роз. В экзотическом ритме танца было что-то мавританское. Мы двигались вместе: короткий шаг в сторону, три шага вперед, два назад и поворот. Я едва сознавала, что делаю. Его глаза сжигали меня, но я не могла отвести взгляд. Мы делали па, ненадолго расставались и снова возвращались друг к другу. Я ощутила его дыхание, и пламя свеч поплыло, стены расступились, а все другие пары куда-то исчезли. Во всем мире были только он, я и музыка. Неистовый ветер под ногами гнал меня то вперед, то назад. Он встал на колено, и я медленно обошла его кругом, чувствуя себя как во сне. Моя рука не покидала его руки, он не сводил с меня глаз. Потом он поднялся и начал обходить меня. Время остановилось; я застыла на месте, чувствуя, что мое сердце объято пламенем.

Мы сделали два шага вперед, шаг назад, закружились и совершили короткий шаг в сторону. Мы танцевали рука в руке, лицом к лицу, двигаясь медленно и плавно сначала в одну сторону, потом в другую, и были двумя половинками идеального круга, вращавшимися в вечности, вращавшимися, вращавшимися… Воздух заполняла мелодия; мне было нечем дышать, но я не могла отвести от него глаз, не могла убрать руку. Мне отчаянно не хотелось уходить, не хотелось, чтобы танец кончался, не хотелось возвращаться в скучный мир, который я знала.

Но конец наступил. Внезапно зазвенели бубны, и мы застыли на месте, глядя в глаза друг другу и дыша в унисон, как дрожавшие в воздухе ноты. Песня закончилась; мир перестал вращаться. Я пыталась взять себя в руки, но сердце неистово колотилось о ребра, а бурно вздымавшаяся грудь выдавала мои чувства. Сильное головокружение, вызванное стыдом, жарой и возбуждением, заставило меня зашататься и поднести руку ко лбу.

– Миледи, – сказал он, придержав меня за локоть, – похоже, нам нужно подышать свежим воздухом. Здесь очень душно.

Я кивнула, приподняв уголки рта. А потом вспомнила о сестре Мадлен. Она ни за что не позволит мне выйти из комнаты с мужчиной, тем более с рыцарем. А тем более с Невиллом.

– Но… – Я повернулась и посмотрела в сторону, где сидела старая монахиня.

– Конечно, мы попросим разрешения. – В голосе сэра Джона чувствовалась улыбка.

Когда мы добрались до сестры Мадлен, я поняла, что это значило. Монахиня сидела не на скамье, а в обитом гобеленом кресле, стоявшем в углу, и громко храпела, свесив голову набок. Ее рука сжимала хрустальный бокал, спрятанный в складках юбок. Последние капли вина вылились на ее колени, а сам бокал покачивался в такт храпу вверх и вниз, как корабль в море.

Я подавила смешок и посмотрела на сэра Джона.

– Миледи, кажется, сестра Мадлен не в том состоянии, чтобы дать нам разрешение. – Глаза Невилла мерцали, на щеках возникли ямочки, которым было невозможно сопротивляться. Он протянул мне руку, и я инстинктивно приняла ее. Я помнила слугу, маячившего рядом с сестрой, понимала, что искушение было подстроено нарочно, но мне не было до этого никакого дела.

Воздух был прохладным, вечер – прекрасным; в цветах, росших в обнесенном стеной маленьком саду, сверкали капли дождя. Из открытых окон большого зала доносилась музыка. Мы миновали слугу с подносом апельсинов и группу веселых придворных дам и кавалеров, стоявших посреди роз у гладкого каменного фонтана.

– Мне сказали, что вы – сторонница Ланкастеров, – промолвил он.

– А мне сказали, что вы – сторонник Йорков. И что все йоркисты – насильники и убийцы, – ответила я, лукаво глядя на него из-под ресниц.

Сэр Джон рассмеялся чудесным грудным смехом, и на его щеках вновь появились обворожительные ямочки. В его темно-синих глазах мерцали искры.

– Не верьте тому, что слышали. Есть несколько исключений.

Я посмотрела на пса, весело трусившего за хозяином.

– А он кто, йоркист или ланкастерец? Как по-вашему?

– Йоркист. Но иногда забывает об этом и лижет ланкастерцев. – Невилл говорил серьезно, но его выдавал приподнявшийся уголок рта.

Я улыбалась, как блаженная.

– Он всегда с вами?

– Всегда. За исключением моментов опасности. Например, во время битвы… или танцев. Тогда он следит за мной из шатра… или из-под стола… Понимаете, у него больше здравого смысла, чем у меня. – Он смотрел в мои глаза, и я даже при свете звезд видела в них пламя, сжигавшее меня во время танца.

Я опустила глаза и сказала:

– Нортумбрия прекрасна. Я была там однажды.

– Но Кембриджшир еще красивее. Я был бы рад приезжать сюда чаще.

Я бросила на него взгляд. Он улыбался, словно зная, что я пойму намек. Я снова вспыхнула, почувствовала, что мои щеки стали красными как маки, и порадовалась, что вокруг стоит ночная тьма.

Мы прошли дальше. Там не было ни факелов, ни любопытных глаз, если не считать глаз серебряных звезд, мерцавших над нами. Музыка стихла, и только стрекотание сверчков нарушало тишину. Я остро ощущала близость Джона и жаждала его прикосновения. Он сказал:

– Я не имел чести знать вашего отца – упокой Господь его душу, – но зато знаю вашего дядю. Граф Вустер – человек ученый и благочестивый.

Такой поворот беседы слегка успокоил меня.

– Это верно. Он обожает науку и в детстве научил меня любить рукописи.

– И что же вы читали?

– Овидия, Кристину де Лизан, Еврипида, Сократа, Гомера, Платона и… и…

– Хватит, хватит! – засмеялся он. – Ничего другого от племянницы такого человека я и не ожидал. Боюсь, я сам читал не так уж много, если не считать «De Rei Militari».

То, что Джон упомянул великий учебник военного искусства, меня печалило, но позволило понять то, чего нельзя было заподозрить по его внешнему виду. Настоящее тяготило этого рыцаря, несмотря на его легкую болтовню, и я чувствовала: за его беспечной внешностью скрывается глубокая и задумчивая натура. Моя душа непреодолимо устремилась к нему.

– Леди Исобел, вы знали, что мы с вами в родстве? Ваш дядя, граф Вустер, когда-то был женат на моей сестре Сесилии, упокой Господь ее душу.

Я смотрела на него и не верила своим ушам. Мне об этом никто никогда не рассказывал.

– Конечно, это было, много лет назад, еще в его бытность лордом Типтофтом. Моя Сестра была его первой женой. Они прожили несколько месяцев, а потом она умерла.

Я промямлила какие-то соболезнования, все еще пораженная услышанным.

– Я этого не знала. Я-помню-только тетю Элизабет. Она умерла, когда я была маленькой.

Джон слегка улыбнулся:

– Элизабет Грейндор была его второй женой. Когда граф, Вустер, женился на моей сестре, вы были младенцем. Рискну утверждать, что в наши дни мало кто станет хвастаться родством с йоркистом.

Я не ответила. Во-первых, отрицать это было бы глупо; во-вторых, я еще не переварила новость о том, что наши семьи были в свойстве. При мысли об этом в моем сердце зародилась искра надежды.

– Теперь, ващ дядя – лорд-наместник Ирландии, поэтому я все понимаю. Вы не слышали, как он поживает? – спросил Невилл.

– Хорошо поживает, – ответила я более весело, чем, собиралась. Душа приняла слова Джона, и теперь меня переполняла радость, – Он писал, что после возвращения из Ирландии собирается совершить путешествие в Иерусалим. Возможно, он проведет некоторое время в Падуе, изучая Священное Писание, латынь и греческий.

– Действительно, он говорил мне об этом год назад, когда уезжал. Кажется, он хотел перевести Овидия с латыни… – Внезапно сэр Джон резко спросил: – Сколько вам лет?

Когда я замешкалась с ответом, он улыбнулся:

– Если вы боитесь Руфуса, то даю вам честное слово: он никому ничего не скажет.

Я не смогла с собой справиться, прыснула со смеху и наконец сказала:

– Пятнадцать.

– Это правда, что вы находитесь под опекой Маргариты Анжуйской?

Я не представляла себе, как на меня подействует этот вопрос. Он тут же напомнил мне, что Невиллы – нежеланные гости при дворе. Сотканный мною кокон фантазии лопнул. Я тут же опомнилась. Виной тому был либо свежий воздух, от которого прояснилась голова, либо удар по моим чувствам, которые были такими же распутными, как у девицы из харчевни, либо вновь воскресшие в моем мозгу слова отца: «Не целься слишком высоко, не проси слишком многого. Самые большие несчастья мы причиняем себе сами…» Я сразу поняла, что поторопилась и сделала глупость. Брак, который когда-то связал наши семьи, стал достоянием истории; эта нить давно пресеклась. Времена изменились, ненависть усилилась. Наше былое свойство ничего не значит, ничего не меняет. Разделяющая нас пропасть остается широкой, как бурное море. Этот рыцарь принадлежал к одному из самых могущественных родов христианского мира и был врагом королевы, которой меня отдали под опеку. А вдруг он играл со мной ради собственного удовольствия, желая как-то унизить ненавистную ему королеву? А даже если это и не так, какая разница? Он для меня так же недоступен, как звезды над головой. Я забыла свое место, слишком высоко замахнулась, попросила невозможного, и Небеса ответили, послав мне огонь. Нужно опомниться, пока, еще есть надежда на спасение. Моя няня была права. Я беспечная, глупая и своевольная. Неужели я никогда ничему не научусь?

– Милорд, это правда. Я действительно нахожусь под опекой королевы. Нам не следовало быть здесь. Вы сами это понимаете. Прошу вас, верните меня моей камеристке, и давайте забудем о нашем знакомстве. – Слова срывались с моих губ, как камни.

В глазах рыцаря появилось странное выражение. На мгновение он оцепенел, потом выпрямился во весь рост и сказал чужим голосом, который вонзился мне в сердце, как стрела:

– Да, миледи, вы правы. Прошу принять мои извинения. Я немедленно отведу вас обратно. – Он согнул локоть. Я положила ладонь на его рукав так осторожно, словно прикасалась к раскаленному железу. Мы повернулись и пошли по мокрому саду в зал, который не должны были покидать.

В ту ночь я не спала. Лежала без сна в темноте и молча плакала в подушку, прислушиваясь к храпу сестры Мадлен и считая удары церковных колоколов, отмечавшие каждый час. Я знала, что никогда не забуду наш сладостный танец, но надеялась, что время излечит это горе и жизнь продолжится. Во всяком случае, так говорили прочитанные мной книги.

Утро выдалось ясным и солнечным, но веселая песнь жаворонка вновь ранила меня и окутала коконом страдания. Сэр Джон не медлил; я узнала, что он уехал еще до первых петухов. Аппетита у меня не было, и я едва ли съела бы даже кусочек хлеба, если бы меня не заставила это сделать сестра Мадлен. Мы стояли во дворе, следя за тем, как конюхи седлают наших лошадей, и мне казалось, что собаки еще никогда не лаяли так злобно. Когда колокола зазвонили к заутрене, ворота со стуком захлопнулись за нашими спинами, и мы отправились в путь. Чем дальше мы отъезжали, тем меньше становился замок из красного кирпича. Деревянные дома, окружавшие замок, постепенно сменялись хижинами, сараями, полями и унылыми пустошами. Я смотрела на высокие травы и цветы, опаленные солнцем; тишина этого мира, казавшаяся особенно пронзительной после шумного вчерашнего вечера, разрывала мне сердце, и я чувствовала себя так, словно очутилась в пустыне. Подковы моей верховой лошади цокали по дороге «клиппити-клоп, клиппити-клоп», и этот мерный звук громом отдавался в моих ушах. Не в силах справиться с собой, я натянула поводья, дала остальным обогнать себя и оглянулась на выжженный солнцем вереск, за которым остался замок Таттерсхолл.

– Вчера вечером ты смеялась и танцевала без устали, а сегодня стала тихой, как мышка рядом с котом, – повернувшись в седле, сказала сестра Мадлен. – В чем дело, та Cherie.

Я не ответила. Мне казалось, что я потеряла дар речи. На сердце лежала тяжесть, слезы слепили глава. Догнав сестру Мадлен, я наклонила голову и спрятала лицо.

Сестра сжала мою руку.

– Ты молода, детка, – негромко сказала она. – Однажды придет другой и заставит тебя забыть.

Тут я подняла голову, посмотрела на сестру Мадлен и поняла, что впервые вижу старую монахиню такой, какая она есть.