Для Персиваля Артура Фитцроя этот прием был наказанием за «прегрешения» на Корсике. Ему пришлось вспомнить хорошие манеры; на сей раз он был одет в стиле «gigolo»; с головы до ног в белом, с волосами, покрытыми тонким слоем бриллиантина (даже руки были чистые), он обносил присутствующих угощениями, приносил, раздавал, ходил и очаровывал. И с выражением притворной кротости слушал старух, обращавшихся с ним как с маленьким мальчиком и называвших его «дорогой».

— Во что больше тебе нравится играть, дорогой, в крикет или футбол?

— Тебе страшно повезло, что живешь здесь с дядюшкой и тетушкой! Тем не менее я полагаю, что ты скучаешь по своим маленьким школьным приятелям, не так ли, дорогой? Они все еще усердно трудятся, я думаю? (Да, одно из этих розовых пирожных.)

— Какие у тебя любимые предметы? Арифметика? Дорогой, дорогой! Всем нам иногда приходится делать не то, что нравится, не правда ли? А поэзией, ты интересуешься?

— Пожалуй, интересуюсь, — бодро отвечал Персиваль Артур, в котором странно сочетались пристрастие к Херрику-Херрику Роберту (1591 — 1674) — был такой английский поэт, один из представителей «Поэзии кавалеров», и не менее сильная страсть к дешевым бульварным романам в мягкой обложке. — Мне очень нравится одно стихотворение о Ланкашире, правда, я помню только последние строчки:

И тотчас же, повернувшись в другую сторону:

— Горячей воды? Сейчас принесу.

И всякий раз резво устремлялся на кухню к Мелани, словно зяблик, с шумом влетевший в распахнутое окно за крошками с бабушкиного подноса, и мчался обратно, чтобы услужливо вертеться и не спускать глаз с оживленных взрослых.

В этот момент кошмарный Форд поднялся с пола, чтобы закурить сигарету, и, когда он наклонился к руке хозяйки, держащей спичку, со словами: «О, спасибо, Джой», — Персиваль Артур бросил на него свирепый взгляд.

«Что за самоуверенность, — подумал он. — Что за неистребимая жизнерадостность! Разве не мог этот тип просто сказать „миссис Траверс“? На замужнюю даму не подобает смотреть так пристально, черт побери».

Чувство оскорбленного достоинства заставило его нахмурить брови, крепко сжать губы и исказило нежное, чистое, веснушчатое лицо неприятной гримасой.

«Неужели этот Форд не понимает, что он здесь никому не нужен? Какого черта мотает головой и ухмыляется, вместо того чтобы сказать: „Нет, спасибо“, когда я сунул ему сандвич. Смотрит на хозяйку, подвигается ближе, чтобы поговорить с ней… Называет ее Джой».

Персиваль Артур засунул руки, сжатые в кулаки, глубоко в карманы своих отутюженных фланелевых брюк. Увы, он слишком молод для каких-то активных действий в отношении этого противного Форда. Что за дьявольская участь? Ничего нельзя сделать.