Дант отыскал Беатрис и Фебу в Музыкальной комнате. Они сидели рядышком на скамейке перед клавесином. Беатрис показывала девочке, как правильно расположить руки на клавиатуре. Зрелище было удивительно естественное, словно это были мама с дочкой.

Дант не сразу обнаружил себя. Он наблюдал за ними от дверей. Беатрис играла какую-то простенькую пьеску, а он внимательно рассматривал Фебу, сидевшую рядом с ней.

Если поначалу он пытался, по крайней мере, в душе, оспорить свое отцовство, о котором столь безапелляционно заявила мисс Стаутвел, то теперь у него не осталось никаких сомнений. Феба была его дочерью. У нее были его волосы. «Черные, будто дерби-ширский песчаник» — как любила говаривать миссис Лидс. От матери же ей достались глаза небесно-голубого цвета. Дант еще не видел ее улыбки, но знал наперед, что, когда девочка улыбнется, глазки ее зажгутся, словно усыпанное звездами ночное небо. Как они зажигались у Элизы…

Она была его плотью и кровью, и все же, приглядевшись, он увидел в тонких чертах ее лица Элизу. От матери же к ней перешла и врожденная грация.

Дант улыбнулся, когда Феба повторила вслед за Беатрис несколько коротких тактов, сделав всего лишь одну ошибку.

— Весьма недурно, Феба, — проговорил он, входя наконец в комнату.

Девочка заметно вздрогнула. Отражение радости с ее личика исчезло, и вновь обнаружили себя тени страха. Столь разительная перемена не могла укрыться от Данта. И он понял, что у девочки это — результат давней привычки. «Уж не побивал ли ее Овертон? Если так, я убью негодяя!»

Дант улыбнулся дочери:

— Не бойся, Феба. Тебе никто не сделает ничего плохого.

Феба молча смотрела на него. Похоже, ей даже в голову не приходило, что с Дантом можно разговаривать. Взгляд ее был исполнен такого страха, словно она думала, что он ее сейчас проглотит.

Дант опустился перед ней на корточки, прилагая все усилия к тому, чтобы не испугать ее еще больше.

— Насколько я понял, ты выдержала длительное путешествие. Мой управляющий Ренни сказал, что ты ничего не ела в течение всего дня. Ты голодна?

Девочка долго смотрела на него, ничего не отвечая, потом медленно кивнула.

— Миссис Лидс, наша повариха, готовит лучшие в мире имбирные пряники с патокой. Хочешь имбирного пряника?

Феба снова кивнула.

— Уж я-то знаю, что у нее постоянно лежит на кухне готовый пряник. Хочешь сходить туда и попробовать? И запить его добрым стаканом молока, а?

— Да, спасибо, сэр.

Голосок у нее был тонкий, слабый. У Данта сердце сжалось, когда он услышал его. Внезапно он твердо решил приложить все усилия, чтобы эта малышка больше не знала в жизни страха. И еще он понял, что готов ради нее пойти на все. Даже на смерть.

— Подожди-ка, я пойду сейчас поищу Ренни, чтобы он проводил тебя на кухню.

Но управляющего искать не пришлось, ибо он как раз появился в дверях.

— Ренни, дружище, будь любезен, проводи леди Фебу на кухню и проследи за тем, чтобы миссис Лидс угостила ее хорошим куском своего имбирного пряника и молоком.

Ренни кивнул:

— Будет исполнено, милорд.

Дант вновь перевел глаза на Фебу:

— Это Ренни. Он очень добрый и любит детей. В особенности таких хорошеньких малышек, как ты. Иди с ним. Он отведет тебя к миссис Лидс, которая даст тебе имбирный пряник, как я обещал. И может, даже добавит к нему лимонный крем.

Малышка оглянулась на Беатрис, словно спрашивая разрешения уйти. Девушка мягко улыбнулась ей. Тогда Феба перевела глаза на Ренни, поколебалась еще несколько мгновений, потом слезла со скамейки и медленно пошла к нему. На полпути она вдруг остановилась и обернулась.

— А где мисс Стаутвел? — спросила она. Дант не знал, что ей на это ответить. Несмотря на ту неприязнь, которой он сразу же проникся к гувернантке, он понимал, что мисс Стаутвел действительно является единственным знакомым Фебе человеком. Он не исключал того, что ее отъезд может огорчить девочку, вместе с тем Дант не мог лгать.

Он решил как можно мягче сказать дочери правду:

— Мисс Стаутвел уехала. И не вернется. А ты останешься теперь жить здесь, со мной.

Феба подумала над сказанным.

— Ага, — отозвалась она просто, повернулась к Ренни и вложила в его ладонь свою маленькую ручку. Они вместе вышли из комнаты.

— Очаровательный ребенок, — сказала Беатрис, как только они с Дантом остались одни. — Такая сообразительная.

— Да, это верно, — задумчиво проговорил Дант и надолго замолчал. Потом сказал: — Вам, наверное, интересно узнать, что же все-таки произошло?

— Это не мое дело, лорд Морган.

Дант не пожелал с этим согласиться. Он чувствовал внутреннюю потребность объяснить ей, сделать так, чтобы она поняла. Он должен был сделать это.

— Мне хочется, чтобы вы все же узнали правду, Беатрис. Порой она бывает не такой страшной, как слухи.

Беатрис повела плечами:

— Как вам будет угодно.

Дант оперся локтем о клавесин и задумался. Через несколько мгновений он внимательно посмотрел на девушку и сказал:

— Видите ли, Беатрис, прежде мне приходилось совершать в жизни кое-какие вещи, которыми нельзя гордиться.

— Полагаю, вам сложно будет найти человека, который бы не сказал про себя то же самое, Дант. Лично я не знаю безгрешных людей.

Дант улыбнулся. Для девушки, лишившейся памяти, она была весьма искушена в этой жизни.

— Ага, вот слова человека, которому нечего стыдиться своих поступков.

— Откуда вы знаете? Может быть, я, напротив, совершила в прошлом что-то такое ужасное, что у меня даже отшибло память. Может быть, это даже хорошо, что я теперь ничего не помню. Кто знает, что я творила в прежней жизни? Я просто не могу вспомнить, но это еще не значит, что ничего не было на самом деле.

— Если бы от ужасных поступков у всех людей отшибало память, я давно бы уже ее лишился. Беатрис коснулась его руки:

— Я убеждена в том, что вы не совершили ничего такого. Порой человеку, когда он наедине с самим собой, свойственно преувеличивать тяжесть содеянного. Но стоит поделиться этим с кем-нибудь, как становится ясно, что все в действительности не так плохо.

Дант глубоко вздохнул.

— Феба моя дочь, но ее мать никогда не была моей женой.

За этим последовала секундная пауза, после которой Беатрис проговорила:

— Ну и что в этом такого удивительного?

— Собственно говоря, она была чужой женой.

— О…

Дант продолжал:

— Я хорошо помню тот теплый и мягкий вечер, когда познакомился с Элизой. В Уайтхолле, точнее на лужайке у самой воды, был бал-маскарад. Я почему-то отошел в сторонку, уж не помню, с чего это вдруг. Но зато отлично помню, что услышал в темноте женский плач. Это рыдала Элиза… Я завернул за ограду и увидел ее. Она сидела на каменной скамейке под деревом, закрыв лицо руками. У меня до сих пор стоят перед глазами ее узкие плечи, которые сотрясались от рыданий. Я отвлек ее своим появлением. Она тут же попыталась спрятать от меня свое горе. Я предложил ей носовой платок и спросил, могу ли я чем-нибудь помочь. В ответ она снова разрыдалась.

Дант умолк на минуту, В тот вечер он не искал себе подружки, ибо у него тогда уже была одна. Он сам так до конца и не понял, что заставило его тогда сесть рядом с ней. Может быть, печальный блеск в ее глазах, беспомощность, написанная на освещенном луной лице? Но он сел рядом и обнял ее, давая выплакаться. А то, что последовало за этим, было уже неизбежным.

— Почему она плакала? — спросила Беатрис.

— Я узнал, что она незадолго до того вышла замуж, но почти весь медовый месяц провела в одиночестве. Ибо после неудачной брачной ночи, к которой она была не подготовлена, ее муж, маркиз Овертонский, предпочитал проводить время в обществе других женщин. При этом он не упускал случая оскорбить Элизу и выразить свое отвращение к ней. Он говорил ей, что она ни на что не годна. Говорил постоянно. И в результате загнал ее этим в угол. Какой же человек выдержит, если ему без конца будут вдалбливать мысль о его полной никчемности? Я как мог утешил ее, и мы… — он сделал паузу, подбирая нужное слово, — стали встречаться. Это продолжалось несколько месяцев.

— Вы полюбили ее? Дант покачал головой:

— Боюсь, все не так просто. Судя по всему, Элиза прониклась ко мне довольно сильным чувством. Возможно, с ее стороны и была любовь, но я, увы, не поднялся до таких высот. Я был к ней неравнодушен, но любовью это вряд ли можно было назвать.

— По крайней мере, вы не обманывали ее насчет этого.

— Да, Беатрис, меня можно обвинять в чем угодно, но только не в отсутствии честности. Видите ли, я просто не умею ловко врать. Да, я никогда не пытался уверить Элизу в том, что люблю ее. А сейчас, когда я узнал все про Фебу… я пришел к заключению, что Элиза, узнав, что беременна, решила прекратить нашу связь. Она так ничего и не сказала мне про ребенка. О существовании Фебы я узнал только сегодня.

— Это можно было понять по выражению вашего лица, — сказала Беатрис. — Но отчего мать девочки вдруг решилась открыть всю правду только сейчас? И почему она отослала от себя дочь?

— Элиза умерла. В начале года ее забрала чума, а маркиз узнал все про Фебу из одного письма, которое нашел, разбирая личные вещи жены после ее смерти. Она сама написала это письмо мне. Несколько лет назад. Но так и не отправила. В письме говорилось, что я настоящий отец Фебы. Узнав об этом, маркиз решил избавиться от ребенка, потому и прислал его мне.

Беатрис нахмурила брови:

— Это недостойный поступок. Как же можно сначала любить девочку, а потом вот так просто избавиться от нее?

— Как я уже говорил, маркиз не являлся образчиком человеческой добродетели. Вы заметили тот страх, который появился на лице у Фебы, когда она увидела меня? Откуда это? От маркиза, который, возможно, являлся единственным мужчиной, которого она видела в жизни. И девочка посмотрела на меня так, как она привыкла смотреть на него. Беатрис рассердилась:

— Ну что ж, в таком случае это даже хорошо, что он прислал ее сюда!

Дант внимательно взглянул на нее. Про Элизу Беатрис молчала. Тогда он решил ей помочь:

— Значит, вы не считаете меня негодяем после того, что я рассказал вам про себя и мать Фебы?

— Не говорите глупостей, Дант. Вы дали утешение несправедливо обиженному человеку. Как можно судить вас за это? Если бы вы раньше знали о существовании Фебы, я уверена, вы давно уже приняли бы на себя ответственность за нее, ибо так поступил бы любой джентльмен.

— Но джентльмен, если уж на то пошло, не стал бы связываться с замужней женщиной.

— Значит, вам хотелось, чтобы мать Фебы всю жизнь прожила с человеком, который так обращался с ней? И никогда не узнала истинного счастья? Это, конечно, был брак по расчету?

— Разумеется.

— А вот я считаю, что замужество никогда не должно превращаться в сделку. Это всегда плохо заканчивается. — Она посмотрела на него и прибавила: — Честно говоря, даже не знаю, откуда во мне взялось столь твердое убеждение, но я действительно так считаю.

Дант улыбнулся:

— А вы вольнодумствуете. Беатрис поднялась:

— Возможно. Но зато я точно знаю, что от всех этих рассуждений страшно проголодалась. Не хотите ли отведать вместе со мной имбирного пряника, милорд?

На этом разговор был закончен.