Вот как случилось, что субботней ночью я оказалась в «Форели».

В этом пабе очень трепетно относились к завсегдатаям. У постоянных посетителей были не только свои кружки, но даже свои стулья, занять один из которых мог разве что круглый болван. Теперь трудно вообразить, что когда-то в «Форели» тусовалась вся бриндлшемская молодежь. Помню, в восемьдесят девятом году ничего не стоило убедить одноглазого бармена, что библиотечные формуляры учениц седьмого класса — это не что иное, как свидетельства о достижении совершеннолетия, которые усердно внедряла местная мэрия.

— Да, в свое время и я сюда захаживал, — сказал Джереми, когда мы с ним расположились за столом у камина (это место недавно освободилось — умер самый почтенный завсегдатай). — А вот в «Ротонде» я почему-то всегда ощущал себя не в своей тарелке. Вся эта хипня не по мне. Здесь же собирались отщепенцы и неудачники.

— Я бы не сказала, — возразила я. — Мы, девушки из «хипни», даже заглядывать сюда не отваживались. Вандалы, рокеры, металлисты тут так и кишели. И выглядели они весьма угрожающе. Особенно девицы.

— И вот это самое забавное, — рассмеялся Джереми. — Бьюсь об заклад, что любой из этих парней, затянутых в черную кожу и с серьгой в виде черепа со скрещенными костями, либо вегетарианец, либо библиотекарь, либо еще кто-то в этом роде. Пойми, это лишь самозащита, Эли. Многие просто хотят казаться круче, чем есть на самом деле.

— Боюсь, это слишком сложно для моих куриных мозгов, — вздохнула я.

— Между прочим, помнится, один раз я и тебя здесь видел, — продолжил Джереми. — На тебе было короткое зеленое платье с глубоким круглым декольте.

— Да, это платье я помню, — засмеялась я. — Мне то и дело приходилось его одергивать, чтобы трусики не вылезали. И все равно удивительно, что ты это запомнил.

— Такое невозможно забыть. В тот вечер ты выглядела просто сногсшибательно. Я даже подумывал о том, чтобы подойти и представиться. Но побоялся, что ты меня не вспомнишь или просто не захочешь со мной разговаривать. К тому же с тобой был урод, который вечно за тобой таскался.

— Урод? — недоуменно переспросила я. — А, ты, наверное, про Стью Чайверса говоришь.

— Точно. Что ты в нем нашла, хотел бы я знать?

Я и сама этого не помнила. И все же попыталась объяснить:

— Трудно сказать. Он был старше меня и разъезжал на «воксхолле», тогда как остальные мои знакомые ребята еще на великах катались.

— Понятно. — Джереми рассмеялся и взглянул на часы. — Ну что, мисс, поехали?

— Куда? — встрепенулась я. Под ложечкой тревожно засосало. Неужели Джереми пытается меня соблазнить?

— Карета ждет, принцесса. Хотя и не «воксхолл», а всего лишь «рено». Давай прошвырнемся с ветерком.

Прошвырнувшись с ветерком, мы завернули в гриль-бар «Кейт».

— Ты уж прости нас, что мы себя так вели, когда ты приехал на юбилей к моим родителям, — сказала я, выковыривая из зубов застрявшее волокно жареного цыпленка. — Ты, видно, решил, что мы полные идиотки.

— Ничего страшного, — с улыбкой сказал Джереми. — Мне даже лестно, что я настолько изменился. Представляю, каким балбесом я тебе казался раньше. Я и сам несказанно рад, что у меня хватило силы воли, чтобы изменить внешность.

Я не поверила своим ушам.

— Как, ты сделал пластическую операцию? — пропищала я.

— Нет, — со смехом ответил Джереми. — Но я месяцами не вылезал из тренажерных залов.

— Как, только и всего? — изумилась я. — И ты настолько изменился? Мне бы такую волю!

— Но и ты стала совсем другой, Эли, — промолвил Джереми, внимательно глядя на меня.

Душа моя ушла в пятки. Я почувствовала, что краска заливает щеки.

— В… каком смысле?

— Ты просто дьявольски похорошела, — с расстановкой произнес он. — Мог ли кто-нибудь ожидать, что тощенькая и мосластая девчонка-сорванец превратится в столь прекрасную женщину? Да еще с такими соблазнительными… формами, — добавил он, чуть помолчав. И изобразил руками подобие балалайки.

Я покраснела как вареный рак.

— Джереми… — только и выдавила я.

— Обожаю женщин с роскошными формами, — продолжил он, словно не замечая моего смятения. — В наши дни женщины так изводят себя диетами, что добровольно лишают свои фигуры тех прелестей, которые больше всего привлекают мужчин. Я рад, что ты не из их числа. Ты — само совершенство.

Я поблагодарила Бога, что в машине темно. Щеки и шея так пылали, что я начала обмахиваться ладонью.

— Джереми, — сказала я, натужно смеясь, — если бы я не знала тебя с детства, то могла бы подумать, что ты пытаешься меня соблазнить.

— Слава Богу! — с чувством воскликнул он. — А то я уже начал опасаться, что ты никогда этого не поймешь!

— Что ты несешь? — переспросила я, думая, что ослышалась.

— Я пытаюсь соблазнить тебя с той самой минуты, как увидел на пороге дома твоих родителей. И только молился, чтобы судьба снова свела нас до того, как мне придется уехать в Варшаву.

— Джереми… я…

— Только не говори ничего, Эли. Прежде чем ты начнешь читать мне мораль, я сам хочу сказать тебе кое-что. Я знаю, что ты порвала со своим женихом, и прекрасно понимаю: рана еще слишком свежа. Однако мне бы очень хотелось до отъезда встретиться с тобой еще хотя бы разок.

Я потеряла дар речи. В голову полезли дурацкие мысли. Кто мог напеть ему про Дэвида? Мамочка, конечно, сомнений не было. Вопрос лишь в том, выложила ли она ему все по своей инициативе или Джереми сам спросил.

— Давай хотя бы просто посидим где-нибудь, — настаивал Джереми. — Кофейку попьем.

Неужели он и в самом деле хотел пригласить меня на свидание? Или просто сочувствовал?

— Но ведь мы только что пили кофе, — напомнила я.

— Совсем чуть-чуть. Может, к себе меня пригласишь? Не бойся, я уйду по первому твоему требованию.

По моему требованию? Да будь на то моя воля, я бы его на шаг от себя не отпустила. Ни теперь, ни когда-либо. Чисто машинально я приподняла голову, проверяя, не горит ли свет в наших окнах. Нет, Эммы, судя по всему, дома не было. Вероятно, встреча моей подруги с доктором Мартином затянулась.

— Хорошо, — согласилась я. — Пойдем.

— Прелестная квартирка, — сказал Джереми, когда я провела его в гостиную, на мой взгляд, больше напоминавшую хлев.

— Не вешай мне лапшу на уши, — строго предупредила я. — В противном случае я подумаю, что все сказанное тобой до сих пор тоже вранье. Чай или кофе?

— Кофе. Чаи пусть старушки в богадельнях гоняют.

— А вот я буду чай. С ромашкой, между прочим.

— Почему? — Джереми даже не пытался скрыть удивления. — Меня от него в сон клонит.

— Вот именно. Родители завтра ждут меня к обеду.

— Если у тебя будет уважительная причина, они поймут.

— Что ты имеешь в виду? — с подозрением спросила я.

— Как что? Встречу с человеком, которого любила в детстве, конечно.

— Любила в детстве? — воскликнула я. — С каких это пор, Джереми Бакстер, ты вообразил, что я тебя любила?

— С семьдесят девятого года, Эли. Или ты забыла, как в День святого Валентина пообещала стать моей навеки? Тогда я имел глупость отклонить твое замечательное предложение, но с тех пор много воды утекло, и я успел передумать.

И тут я, хлопнув себя по лбу, вспомнила. Ведь и правда в День святого Валентина я просунула открытку под забор в том самом месте, где мы с Джереми обычно обменивались подушечками жевательной резинки. Это было задолго до того, как худшим из смертных грехов в глазах родителей стало мое тайное покуривание. А жвачку мне не дозволялось ни жевать, ни тем более надувать из опасения, что я проглочу ее и задохнусь. А вот беспечные родители Джереми не отказывали ребенку в этом удовольствии.

— Ты тогда разбил мое сердце, — сказала я с притворной укоризной. — Не знаю, право, стоит ли давать тебе возможность искупить свой грех.

— Но ведь я был еще совсем ребенок! — горячо запротестовал Джереми. — А потом, когда мы перешли в среднюю школу, ты сама со мной не водилась. Куда мне было тягаться с твоими ухажерами? Со Стейси Митчеллом, например. Или с Дарреном Эплфилдом. Как, кстати, сложились их судьбы?

— Даррен — завскладом «Сейфуэя», а Стейси женат. У них то ли двое, то ли трое детей и собака породы лабрадор.

Джереми рассмеялся.

— Интересно, ты по-прежнему считаешь, что мне далеко до Даррена? — спросил он.

— Твой вопрос не совсем корректен, — с напускной серьезностью ответила я. — Во-первых, я его сто лет не видела, а во-вторых, ты, как утверждают, компьютерный гений.

— Ты права, — кивнул Джереми, опрокидывая меня на софу. — Не трепыхайся, — строго сказал он. — Я требую обещанную награду. С четырнадцатого февраля семьдесят девятого года жду.

— Джереми!

Не успела я придумать подходящее возмущенное восклицание, как он впился в мои губы жадным поцелуем. Когда его язык змейкой проскользнул в мой рот, а рука прокралась за вырез отвратительной блузки горчичного цвета, одолженной у Эммы, я покорилась. Я окончательно забыла прыщавого подростка, который в свое время напугал меня, продемонстрировав банку живых пиявок и дождевых червей, и расслабилась в объятиях нового Джереми Бакстера.

Вскоре мы уже лежали на софе, моя юбка задралась до. самой талии, а трусики болтались где-то в районе коленей. Джереми расстегнул мой лифчик и поигрывал сосками моих грудей. При этом он ни на мгновение не отрывался от моих губ. Господи, до чего же он был хорош!

В конце концов не выдержала я. Оттолкнула его и принялась ловить ртом воздух.

— Ф-фу! Ну ты даешь, Джереми!

Но, заглянув в его глаза, никакого Джереми я не увидела. Джереми Бакстер растворился, и на его месте был настоящий компьютерный гений, одержимый, с горящим взглядом. И он всеми фибрами жаждал меня. Это было ясно без слов.

— Боже, как я тебя хочу! — прошептал он, подтверждая мою догадку. — Я мечтаю запустить зубы в твои упругие грудки, хочу рвать и терзать твою нежную плоть…

Прозвучало это довольно зловеще, но Джереми, наверное, решил, что меня это возбуждает, и я кивнула, соглашаясь.

— Я хочу испить нектар из чаши твоей потаенной страсти… — простонал он.

На мгновение мне в голову закралось подозрение, что он имеет в виду оральный секс. Метафоры Джереми были несколько странными, но на всякий случай я вновь кивнула.

— Хочу устроить ночь любви и страсти, — бормотал Джереми. — Настоящую вакханалию, которая навсегда останется в нашей памяти. И у тебя здесь, в родном Бриндлшеме, и у меня, в холоде нескончаемой варшавской зимы.

— О, Джереми! — пролепетала я, растроганная до глубины души.

— Позволь мне овладеть тобой, Элисон. Позволь увлечь в сад внеземных наслаждений, чтобы посреди райских кущ вкусить твоего запретного яблочка.

А ведь я никогда не подозревала, какая тонкая, поэтическая натура скрывалась за безупречным обликом Джереми. Я таяла, словно церковная свечка. И стыдно признаться, но я начинала ощущать себя героиней разнузданного романа, который Эмма прятала под кроватью. Груди мои пылали огнем, а лоно стало мокрее свежевымытой медузы.

— Послушай, Джереми, — робко промолвила я, когда он метко швырнул мои пурпурные трусики на вешалку и они повисли на крючке, — может, все-таки в спальню переберемся? — Я панически боялась, что откроется дверь и войдут Эмма с доктором Мартином. Или еще кто-нибудь.

— С тобой, принцесса, я готов хоть на край света пойти, — мгновенно откликнулся Джереми. С этими словами он подхватил меня на руки и легко, словно пушинку (хороша пушинка, фунтов сто пятьдесят!), перенес в спальню и опустил на кровать, где мы еще недавно предавались любви с Дэвидом Уитвортом.

Поразительно, но сознание того, что мы с Джереми развратничаем на той же самой простыне, которую я так и не сменила после поспешного бегства Дэвида, лишь увеличивало мое наслаждение.