Понадобилось совсем немного времени, чтобы весь гарем узнал о том, что Шахар пойдет к дею и сегодня вечером. Особого удивления новость ни у кого не вызвала, поскольку, как правило, Джамиль приглашал к себе новых фавориток в течение нескольких дней подряд. Гораздо больше судачили о том, почему Шахар не стала фавориткой сразу, после первого своего вызова к нему. О том, что она вернулась тогда девственницей, знали немногие. Тех, кому было известно, что ей и до сих пор удалось сохранить невинность, было всего несколько человек, и делиться этой тайной с другими они не спешили.
Если Шантель и предполагала, что теперь на ее сборы не придется тратить таких больших усилий, как раньше, то ошибалась. Первым делом ей снова пришлось отправиться в хаммам, на этот раз в сопровождении лаллы Савети — средних лет сербиянки, заведовавшей двором фавориток. Хаджи-ага уже ожидал их у входа, предусмотрительно прихватив на случай какой-либо неожиданности нескольких здоровенных евнухов. В качестве личного охранника Шантель сопровождал Кадар, но на чьей стороне он окажется в случае чего, она предположить не могла. Впрочем, она не собиралась устраивать новых сцен, по крайней мере перед всеми этими людьми. Она дала Джамилю слово и не собиралась нарушать его. У них будет возможность сделать то, что им положено, и спокойно проводить ее до дверей его спальни. Что будет потом, это уже другое, не имеющее отношения к обещанию дело.
Пока ее огорчало лишь то, что идти в бани ей приходится как раз в то время, когда там бывает больше всего народа. Перед ней в главном зале хаммама предстал если не весь гарем в полном составе, то уж наверняка большая его половина. К тому же в отличие от по-своему замкнутой Софии лалла Савети, как выяснилось, считала одной из своих задач организацию общения своих подопечных. Первым делом она подозвала находившихся здесь фавориток и трех жен и представила им Шантель.
Такого поворота девушка не ожидала. До того она лишь мельком видела в банях нескольких фавориток, и сейчас, когда эти женщины окружили ее, почувствовала себя неуютно и слегка смутилась. Тем не менее ей было интересно посмотреть на элиту гарема, чтобы составить наконец представление о вкусах дея. Самым простым оказалось выяснить, какой цвет волос предпочитает Джамиль. Лишь одна из ее новых знакомых могла похвастаться черной шевелюрой, еще одна — темно-каштановой. Остальные шестеро, так же, как и добрая половина других находившихся в хаммаме наложниц, обладали разных оттенков рыжими волосами.
Но независимо от цвета волос все восемь главных женщин гарема чем-то явно выделялись среди прочих. Их преимущество перед собой ощущала и Шантель. По сравнению с этими красавицами, как ей представлялось, она выглядела изможденной, до неприличия бледной, чуть ли не больной. При этом ни одну из них язык не повернулся бы назвать толстой. Все они были стройны, но формы их обладали тем, что принято называть приятной округлостью. Собственная фигура на их фоне показалась девушке похожей на палку А уж столько драгоценных украшений, сколько сверкало и переливалось сейчас перед ней, она не видела за всю предыдущую жизнь. И это не на каком-нибудь званом пиру, а в банях?
К счастью, особого времени для болтовни сейчас не было, и скованность Шантель за время короткого разговора не успела стать неприличной. Да и сами женщины, к ее удивлению, не проявляли ни малейших признаков враждебности или ревности. Они все были приветливы и дружелюбны, даже Наура. Наурой как раз оказалась единственная черноволосая женщина. Цвет ее великолепной шевелюры прекрасно сочетался со сверкающими черными очами, из-за которых она, видимо, и получила свое имя, означавшее в переводе с арабского «свет». Если у Шантель были основания подозревать Науру в притворстве, то радость, которую выказывали остальные в связи с расширением их маленького кружка, представлялась совершенно искренней.
Это-то и обескураживало девушку больше всего. Все ее новые знакомые, вне всяких сомнений, очень любили Джамиля, но при этом почему-то не испытывали ни малейшего неудобства от того, что делить его им придется теперь и с ней. Это было выше ее понимания. Что может сказать им она? Не рассказывать же, что они кажутся ей чуть ли не сумасшедшими? Не спрашивать же о том, как они могут любить такого негодяя?
Выручил ее из неловкого положения Хаджи-ага, напомнивший, что времени у нее в обрез, а сделать предстоит еще очень много. И последнее было сущей правдой. Шантель не помнила, как серьезно ее готовили к прошлой встрече с деем, но сегодня ее не просто тщательно обмыли, вымыли голову, подбрили кое-где волосы, но еще сделали массаж, натерев предварительно благоуханным маслом, надушили духами, а вдобавок красиво подстригли ногти, почистили зубы и десны и попросили прополоскать рот какой-то жидкостью, сделавшей ее дыхание свежим и ароматным. Служительницы хаммама принялись было уже за ее волосы и лицо, но тут Шантель воспротивилась, настаивая, чтобы прическу и косметику оставили Адамме.
Хаджи не стал возражать, благодаря про себя Аллаха за то, что пока Шахар достаточно покладиста. Девушка прекрасно понимала его состояние, но успокаивать его сообщением о данном ею слове не собиралась.
Когда Шантель вернулась из хаммама к себе, в прихожей ее ждала управительница гардеробом с великолепным, расшитым серебром розовым нарядом. Девушка попыталась было отказаться от него, говоря, что у нее теперь полно и собственной одежды. Однако ей вежливо, но твердо объяснили, что ее вещи годятся лишь для гарема, для встреч же с деем всегда требуется нечто особое. Спорить она не стала, тем более что ее просьба дать ей вдобавок к принесенному костюму кафтан была выполнена незамедлительно. Она вздохнула и начала переодеваться.
Помогавшая ей при этом Адамма первым делом заметила, что к этому наряду очень подойдут принесенные утром аметисты. Понимала это и сама Шантель, уверенная теперь, что вопреки ее робким ожиданиям о подарке дея известно в гареме всем. Как ей хотелось сейчас, чтобы гаремные воры, о которых ей столько приходилось слышать, успели бы уже опустошить ее перламутровую шкатулку! Но Адамма вернулась, конечно же, с ожерельем, и все присутствующие в комнате уставились на Шантель, ожидая, кто с тревогой, кто с любопытством, ее следующего шага. Что она могла сделать? Устроить скандал, отказавшись надеть ожерелье? Но это будет нарушением данного слова. Ох уж это слово! Будь оно проклято! Никогда впредь не пообещает она что-либо подобное Джамилю.
Шантель уже была почти готова, когда в комнату неожиданно вошла Рахин. Девушку появление матери дея удивило. Как могла она решиться прийти? Неужели Рахин не знает, что Шахар известно о том, что она превысила полномочия, наказав ее?
— Если тебе здесь ничего больше не нравится, Шахар, ты по крайней мере должна быть довольна тем, что теперь в твоих покоях есть настоящая дверь с замком. Я не права?
— Вы правы, мадам, — не замедлила с ответом Шантель, — двери — единственная вещь, которая мне здесь нравится.
Девушка жестом отпустила все еще возившуюся с ее прической Адамму и, подождав, пока служанка выйдет, спросила:
— Вы знали, что Джамиль не собирался меня наказывать?
Ни один мускул не дрогнул на красивом лице Рахин.
— Тогда я не знала об этом, но сейчас знаю. А почему ты не рассказала ему о том, что с тобой сделали?
Шантель воспользовалась оказавшимся под рукой зеркальцем, чтобы отвести глаза от проникающего в самое сердце изумрудного взгляда матери дея.
— А почему вы решили, что я не рассказала? — не нашла она лучше ответа, чем этот вопрос. — Просто на кухне я бы осталась с большим удовольствием, смею вас уверить. Это не было для меня горем.
— Осталась бы?.. Неужели ты в самом деле так сильно ненавидишь его?
Недоверие, прозвучавшее в голосе Рахин, разозлило Шантель.
— Я не хочу быть его очередной девкой! — выкрикнула она.
— Ты и не можешь быть ею ни при каких условиях, моя дорогая, — спокойно произнесла мать дея. — Ни к одной наложнице нельзя применять это понятие, поскольку у нее может быть лишь один мужчина. А тебе следует знать еще и то, что Джамиль уже выделил тебя изо всех женщин гарема. Ради тебя он изменил даже заведенный издавна порядок. Мне кажется, он живет сейчас одной тобой. Разве это не может вызвать твоих ответных чувств?
— Зачем вы это делаете? Зачем пытаетесь помочь ему? — то ли ругаясь, то ли жалуясь, произнесла девушка.
— Потому что я живу только для того, чтобы он был счастлив. Других целей у меня просто нет.
Сказано это было таким искренним, таким нежным тоном, что Шантель не могла поверить. А поверив, не могла больше сердиться на эту женщину.
— Но разве вы не можете уехать домой? Почему вы заперли себя здесь, имея такую возможность? Вы же его мать. Он не будет удерживать вас насильно, если вы захотите покинуть дворец. Ведь так?
— Так. Но ехать мне некуда. Это мой дом, Шахар. А Джамиль, его дети, его женщины — моя семья, моя жизнь. Больше ничего у меня нет нигде.
— Но вы же не старая и вполне можете найти себе нового мужа.
Рахин улыбнулась, объясняя медленно, будто ребенку:
— Я могу выйти замуж и здесь, Шахар. Но у меня нет такого желания, девочка.
— Хорошо, — сдалась Шантель, — я понимаю. Вам нравится здесь. Так постарайтесь же и вы понять, что мне здесь плохо и никогда не будет хорошо.
— Хотела бы я знать, будешь ли ты чувствовать то же самое, скажем, через неделю.
Не дожидаясь ответа, Рахин вышла, оставив девушке самой размышлять о том, что может произойти через неделю, чтобы изменить ее отношение к дею. С ее точки зрения, это просто невероятно. Возможно, Рахин просто предупредила ее, что Джамиль не сможет сдерживать себя более недели. Что ж, наверное, так и будет. В глубине души Шантель и сама понимала, что так или иначе он добьется своего, что дни ее сопротивления неизбежно сочтены. Все равно она будет делать все, чтобы отсрочить конец. И даже когда то, чему она противится, произойдет, чувства ее к Джамилю не изменятся!