О, какая это мука — наблюдать, как рушатся все твои мечты и планы, и знать, что именно ты вытащил камень из основания, обрушив всю башню…

Желчь подступала к горлу, душила, не давала втянуть воздух в легкие.

Линкольн прямиком отправился в Лондон, без остановок, если не считать короткого отдыха в гостинице, когда он нацарапал записку и велел отправить Мелиссе.

Ему бы стоило провести тут ночь, успокоиться. Недаром говорят, утро вечера мудренее. Но он боялся, что близость Мелиссы подорвет его решимость и соблазнит вернуться, Его убивала сама мысль о том, что он отрекся от нее. И не потому, что она заслуживала лучшего мужа. Он написал ей не правду. Беда в том, что это он недостоин ее. Видно, ему на роду написано ранить тех, кто любит его больше всего. И если он не смог защитить мать, перед которой весь остаток жизни будет стоять на коленях, моля о прощении, то уж уберечь Мелиссу от такого ублюдка, как он, сумеет!

Теперь он воскрешал в памяти свое детство, все случаи, которые он сознательно отсек, не желая помнить, потому что именно они показывали на истинного виновника. Его. Он так сильно хотел заслужить уважение и признание братьев Макферсон, что невольно стал им подражать. Они казались совершенно свободными, не имели никаких ограничений, могли делать все, что в голову взбредет, никому не подчинялись. Но на самом деле их просто по-другому воспитывали. В ином духе. Только недавно он узнал, что Йен Макферсон мог взять в руки ремень и отходить любого из сыновей за очередную проделку. Это доказывало, что и у них была пусть и своеобразная, но дисциплина и за последствия злого озорства приходилось отвечать.

То же случилось и с ним, только с тем отличием, что, когда он пустился во все тяжкие, мать попыталась вернуть сына на праведный путь, отправив к человеку, способному заменить ему отца. Но вместо того чтобы смириться с решением матери и с собственной участью, он проклял ее за это и много лет лелеял свою ненависть, позволив ей вытеснить все остальные чувства.

Как он мог забыть, до чего был глупым и дерзким, пока не подрался с Дуги. Лихорадка? Это она лишила его памяти?

Линкольн не знал. Да это теперь и не важно. Непоправимое уже случилось, и он тому виной. Все письма, которые он рвал, не читая, все визиты матери, во время которых он ухитрялся удрать из дома, все несправедливые резкие слова, которые он ей бросал…

Мать пыталась, так часто пыталась перекинуть мост через пропасть между ними, а он все отталкивал ее, пока она не сдалась.

Линкольн почти спал в седле к тому времени, когда добрался до Лондона. Несколько раз ему пришлось менять лошадей.

Линкольн едва дотащился до постели и проспал почти сутки. Наверное, это следовало сделать раньше. Потому что, проснувшись, он по-иному посмотрел на случившееся. И понял, каким же был ослом, когда по-дурацки сбежал от Мелиссы. Опять отталкивает самых дорогих ему людей!

Но на этот раз все будет по-другому! Он обвинил себя в том, что натворил в детстве. Позволил несговорчивому капризному ребенку, каким был тогда, слишком долго жить в своей душе. Пытался защитить от этого ребенка Мелиссу. Но ребенок исчез.

Он хотел наказать этого ребенка, но неудачливый мальчишка и без того был жестоко наказан. Если еще не слишком поздно, если Мелисса не сыта им по горло, он ее вернет!

К ужину Линкольн спустился вниз и застал в столовой только тетку.

— Где Эдит? — небрежно бросил он, садясь за стол и стараясь не смотреть на ее удивленное лицо.

— Проводит субботу и воскресенье со своим женихом и его семьей. Обсуждает приготовления к свадьбе… но что ты тут делаешь? Неужели все уладил с родными Мелиссы?

— По-моему, только все напортил, — вздохнул он.

— О нет!

— По крайней мере у ее дядюшек теперь есть причина праздновать, — сухо добавил Линкольн.

Знавшая обстоятельства его вражды с Макферсонами, Генриетта ошеломленно ахнула:

— Только не говори, что отказался от Мелиссы!

Вместо ответа он спросил:

— Ты знала, что все это время мой отец был жив и скончался лишь два года назад?

— Господи, — выдавила Генриетта, — кто наговорил тебе такой чепухи?!

— Моя мать… Очевидно, тебе ничего не было известно. Да и дяде Ричарду тоже. Она не захотела бы рисковать тем, что он пожалеет меня и все расскажет.

— Ты не шутишь? — допытывалась тетка.

— Нет.

Линкольн рассказал Генриетте обо всем, что произошло в доме матери, включая свой последний и самый большой промах: бегство от Мелиссы.

— Значит, это правда, — кивнула она. — Ты и в самом деле безумен.

Он понял, на что она намекает, и даже улыбнулся.

— Нет, просто полный осел. Не нужно было слушаться своего первого порыва, вернее, стремления защитить Мелли от самого себя. Следовало немного подумать.

— А пока что ты себя наказал.

— И это тоже.

Генриетта осуждающе прищелкнула языком.

— Повезло, что такая девушка тебя любит. Уверена, что она поймет… если не станешь чересчур долго ждать, чтобы исправить ситуацию.

— Утром я еду в Шотландию. Боюсь только, что она меня не примет. Ей уже и без того пришлось немало вынести из-за меня, не говоря уже о стычках с родственниками и ссорах с родителями. Теперь она посчитает, что жизнь со мной — одни неприятности и что мое прошлое всегда будет омрачать наше существование.

— А это так?

Линкольн решительно покачал головой:

— Нет, но уверить ее в этом будет нелегко, особенно когда я только сейчас сотворил невероятную глупость.

— Все в этой жизни имеют право на глупости.

Линкольн презрительно фыркнул:

— Но при этом далеко не все причиняют боль тем, кого любят. Будь я на месте Мелиссы, выгнал бы такого женишка в шею.

— Будь я на ее месте, возможно, сделала бы то же самое, — усмехнулась Генриетта. — К счастью для тебя, твоя Мелисса — женщина необыкновенная. Но ты и без меня это знаешь. Поэтому и полюбил ее с первого взгляда. Ведь ты все еще любишь ее, дорогой мой?

— Всем сердцем.

— В таком случае отбрось сомнения. Любовь всегда побеждает, разве не знаешь?

— Думаю, тетушка, это типично женское утверждение, — сухо ответил он.

— Чепуха. Ну… может быть… О, не важно. Скажем, моей веры хватит на нас обоих. Теперь насчет остального. Мне очень жаль твоего отца. Я просто понятия не имела…

— Никто не имел.

— Поразительно, что Элинор ни словом не обмолвилась. Часто писала нам, но все о тебе. Хотела знать, что ты делаешь, как идут твои занятия, чем ты интересуешься, кто твои друзья — абсолютно все. Если мое письмо занимало меньше трех страниц, она немедленно воображала, что стряслось неладное. Она наверняка читала их твоему отцу. Он по-видимому, тоже не мог дождаться весточки о сыне.

— Неужели?

— Нет, не нужно, — попросила она, потому что его тон показался ей неуместно скептическим. — Думаю, он принял это решение не из гордости и не потому, что он хотел, чтобы ты сохранил о нем только светлые воспоминания. Да, возможно, отчасти так оно и есть, но учти — и он это тоже понимал, — для того чтобы вы могли поговорить, тебе, как и Элинор, следовало постоянно дежурить у его постели. Какой отец захотел бы этого для своего сына? А ведь в противном случае у тебя было не много шансов увидеть его в здравом уме. Он не желал этого ни для тебя, ни для нее. Но во втором случае просто иного выхода не было. Знай ты обо всем, наверняка не смог бы ни учиться, ни играть, как остальные мальчишки. Превратился бы в маленького старичка. У тебя просто-напросто отняли бы детство. Понимаю, все это печально. Но у него была Элинор Она любила его настолько, чтобы остаться рядом до конца. Тебе это по-прежнему неприятно?

— Нет, я рад, что они были вместе. Но как ему хотелось, чтобы мать была не только с отцом. Они — семья, и должны были оставаться семьей.