В тот день, пока я работала, мысль о том, чтобы стать хозяйкой Семи Очагов, окружала меня как аура, утешая и услаждая. Об отказе Сент-Клеру я уже и не помышляла. Приняв это предложение, я обретала, или я думала, что обретаю, в награду за все долгие годы горького одиночества, свой дом, где я еще оставалась бездомной, а вместо заурядной должности – положение, о котором и мечтать не могла. А что касается любви? Обходилась же я без любви до сих пор, обойдусь и дальше.

Той ночью я, вздрогнув, очнулась от беспокойного сна и села на кровати, прислушиваясь в темноте. Меня разбудили шаги за дверью. Вот я опять услышала их и еще скрип осторожно открываемой где-то двери.

Минуту я сидела, напряженно слушая ночные звуки. Кто это мог бродить по залу в такой час – и зачем? Потом – действие всегда отгоняет страх – я зажгла свечу и, скользнув в халат и шлепанцы, подошла к двери и открыла ее.

– Кто здесь? – строго спросила я, вглядываясь во тьму.

Тут же передо мной возникла фигура Сент-Клера, и он подошел ко мне. Я увидела, что он в ночном халате, что держится, как всегда, невозмутимо.

Он протянул:

– Мне нужна чистая ткань для перевязки. Произошел несчастный случай.

Секунду я удивленно смотрела на него, потом подошла к бельевому шкафу и достала одну из чистых старых простыней, которые Марго оставляла на тряпки. В темноте снова прозвучал его голос:

– Мне нужна горячая вода.

Я протянула ему простыню.

– Чайник висит у Маум Люси в печке – в нем всегда есть вода.

– Благодарю вас, – сказал он, направляясь к лестнице. Его голос звучал так одиноко в темноте, что я невольно спросила:

– Вам нужна помощь? Может быть, мне пойти с вами?

Он уже не попадал под свет моей лампы, поэтому я не видела его, но услышала, что он остановился и обернулся.

– Пойти со мной? – переспросил он с насмешливым удивлением в голосе, которого я не поняла. – Ну что ж. Пойдемте. Мне может понадобиться помощь.

Я спустилась вслед за ним по лестнице на заднее крыльцо, где подождала, пока он вернется с чайником, потом мы вышли на задний двор. Но все это я делала как во сне – я и правда еще не окончательно проснулась. Я не чувствовала ни удивления, ни тревоги; я даже не поинтересовалась, куда мы идем. И только когда я вдруг поняла, что он ведет меня к негритянским хижинам, во мне шевельнулся страх. Когда же мы вошли в дом Таун и я увидела, что Руа лежит на ее кровати, его правая рука обмотана окровавленным полотенцем, а сама она стоит в тени, так, что свет лампы не падает на нее, я поняла причину своего страха.

Но я не подавала и виду, что бы ни увидела и что бы ни почувствовала. Я послушно выполняла все, что говорил мне Сент-Клер: налила горячую воду в жестяной таз и держала, пока он снимал с руки Руа полотенце и ловко промывал рану.

– Она не такая серьезная, как я думал. Пуля только задела руку, – сказал он. – Это быстро заживет.

Темнокожая женщина пошевелилась в тени, и по комнате пронесся ее вздох.

– Повязку.

Разорвав простыню на полосы, я подала их ему. Пока он перевязывал раненую руку, я чувствовала, что насмешливые глаза Руа все время наблюдают за мной.

– Ты хороший доктор, Сент, – усмехнулся он, – а твоя ассистентка холодна, как хирургический инструмент.

При этом замечании, высказанном специально, чтобы досадить мне, кровь бросилась мне в лицо, но я спокойно стояла и складывала остатки простыни. Когда перевязка была сделана, Руа сел на кровати, опустив на пол ноги, обутые в сапоги. Я отвела глаза, чтобы не видеть тонкого загорелого лица, которое, несмотря ни на что, не переставало притягивать меня.

– Осторожно, – предупредил его Сент-Клер, – ты потерял много крови. На, выпей бренди.

Он выпил, затем посидел, опустив голову на руки, в ожидании, когда бренди вернет ему силы. Я смотрела по сторонам – куда угодно, – лишь бы не видеть фигуру Руа Ле Гранда, сидящего на постели Таун. Я смотрела на отмытый пол, на безвкусный календарь на стене, на голубого пастушка на полке. Около пастушка я увидела пистолет, наполовину торчащий из роскошной кожаной кобуры. А возле него лежал украшенный камнями кнут Сент-Клера, и рубины на нем горели в свете лампы, как глаза дьявола.

На лице Руа появился румянец, и он встал, но ноги его, не слушались, и он бы упал, если бы Сент-Клер не подставил ему руку.

– Тебе лучше переночевать в доме.

– Нет.

Сент-Клер пожал плечами.

– Где Сан-Фуа?

– Под магнолией.

– Тебе нельзя идти к ней пешком, начнется кровотечение…

– Ее можно подвести к двери.

Сент-Клер повернулся ко мне:

– Эстер, подержите его под руку, пока я приведу лошадь.

Но прикоснуться к Руа сейчас было выше моих сил. Вместо этого я предложила:

– Я сама схожу за Сан-Фуа, – и быстро вышла за дверь. Но прежде я успела увидеть, как насмешливо сверкнули зеленые глаза на белом лице Руа.

На улице в ночной прохладной тишине я на секунду приложила руки к горящим щекам, затем пошла к магнолии за лошадью. Она отказывалась идти со мной, цапала и кусала меня за руки, мотала головой и била копытами, и, пока Руа не свистнул ей через открытую дверь домика, она не позволила мне увести ее с места.

Руа осторожно поднялся в седло и подобрал вожжи здоровой рукой.

– Спокойной ночи, – бросил он. Сент-Клер, прищурившись, смотрел на него.

– Тебе лучше завтра же показать руку Туаттану.

– Обойдется, – беспечно ответил Руа. – Что ж, надо поблагодарить тебя за услуги, Сент? – надменно спросил он и, не услышав ответа, рассмеялся: – Из тебя бы вышел отличный доктор, Сент, только вот – как сказано в Писании? "Исцели себя сам, врачующий"? – Он опять засмеялся: – Но это тебе не под силу, Сент, не так ли? Может быть, хладнокровная мисс Сноу…

Он замолк. Потом, бросив на меня почти вопросительный взгляд – или это лишь показалось мне, – ударил шпорами кобылу в бока и покачал к стене леса, что виднелась на горизонте. А я подождала, пока Сент-Клер заберет чайник Маум Люси и свой разукрашенный хлыст, и мы пошли по пропитанной росою тропинке к дому. Мы оба молчали, и только удары кнута, которым он сбивал сорняки, казались выстрелами в рассветной тишине.

На кухне он повесил на место чайник, затем зажег свечу на полке над очагом и, повернувшись, изучающим взглядом окинул меня.

– Сядьте, Эстер. – Его голос был бесстрастен, как всегда. – Вы выглядите усталой.

Я села на разбитый стул Маум Люси, а он молча принес мне стакан виски, который я приняла и отхлебнула из него, с удовольствием ощущая, как тепло разливается по моим застывшим жилам. Облокотившись на камин, он сначала молча наблюдал за мной и наконец заговорил:

– У вас нет вопросов по поводу того, что вы только что увидели?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет.

– Однако, – протяжно проговорил он, если вы собираетесь стать моей женой, то все равно узнаете все мои семейные тайны.

– А может быть, я не собираюсь стать вашей женой, – медленно произнесла я.

Он улыбнулся – и я в жизни не видела улыбки более безрадостной и холодной.

– Понятно. Я все еще в роли страстного влюбленного, ожидающего приговора дамы сердца?

Я сидела со стаканом в руке и не сделала ни малейшей попытки ответить на эту шутку. А его настроение вдруг переменилось. Полуулыбка исчезла с лица – и оно снова стало мрачным и холодным. Однако обыденность тона лишила его следующие слова значительности и важности.

– Не судите Руа слишком строго, – сказал он. – Он ничем не отличается от любого другого пылкого молодого человека, которому приходится страдать от отсутствия доступных женщин. Может быть… – его глаза пристально глядели на меня, – может быть, я не прав, что вмешиваюсь.

"Он не знает, – думала я, глядя на него так же пристально, – что каждое его слово ранило, словно гвоздь, забитый глубоко в мое сердце. Что один лишь вид Руа – его худое смуглое лицо, насмешливая улыбка – смели мою решимость, как волна урагана сметает хрупкие песочные замки, построенные ребенком на берегу океана, и разбили вдребезги мечту о призрачном величии, которое принесла бы мне свадьба с Сент-Клером. Он этого не знает", – думала я.

Итак, он взял у меня стакан и тихо сказал: – Идите спать, Эстер. Скоро рассвет. Вам надо хотя бы немного выспаться сегодня.

Наверное, в жизни обязательно наступает такой момент, когда иллюзии и самообман отступают и вы впервые видите свое скрытое от вас же "я", до сих пор неведомое вам.

В те предрассветные часы наступил такой момент и для меня. Именно тогда я узнала другую Эстер Сноу. Откуда-то из потаенных уголков души она вышла, чтобы посмеяться над моей добродетелью и опрокинуть все, во что я верила. И я обнаружила, что все эти годы во мне жила Эстер Сноу, которая готова – даже с радостью – отбросить все правила, которыми я оградила свою добродетель – Эстер Сноу, которая страстно жаждала любви.

Я припала к окну пристыженная, так как совесть говорила мне, что мои воспоминания о руках и губах Руа были грешными. Но я поняла, что, какой бы обманчивой ни оказалась любовь, ее нельзя просто решительно вырвать из тела, как занозу. Будь что будет, а она остается, чтобы жалить и кусать больно и безжалостно.

Но в те часы я поняла, и мне не надо лучших доказательств, что воля сильнее плоти. Потому что, когда ночь осветил первый рассветный луч, откуда-то – не знаю откуда – взялась сила, которая укрепила мой дух и сделала его стойким и уверенным, как прежде. И когда над болотами вставал день и золотое светило окрасило восток в оранжевый и малиновые цвета, я сидела у окна, положив голову на руки, вдыхала чистейший рассветный воздух; и у меня снова были силы сказать себе, что любой ценой я должна обуздать сердце, которое так жаждет предать и испепелить мою волю.