Коль, музыка, ты – пища для любви,

Играйте громче...

Путь от Кэррадайс-Эбби к церкви Святого Джайлса был коротким и проходил по очаровательной узкой тропе, вьющейся между высокими деревьями. Церковь построили в шестнадцатом столетии, ее пол, выложенный большими каменными плитами, за многие годы стал абсолютно гладким. Сооруженное из местного камня здание частично обили внутри дубовыми панелями и оштукатурили вокруг алтаря. За эти годы храму были подарены несколько прекрасных витражей для окон, которые в этот великолепный июньский день залили церковь прекрасным разноцветным светом. На стенах размещались вырезанные дощечки с различными именами и небольшие памятные плиты, среди которых находились и несколько медных пластин с изображением средневековых рыцарей и дам.

В этот день вся церковь была уставлена цветами: розово-белыми клематисами, дикими фиолетовыми орхидеями, лилиями, высокими сливочными каннами, ароматными чубушниками, побегами лаванды, и массой роз. Аромат последних – всех оттенков и размеров: еще свернутых в бутоны и пышных, в полном цвету, – заполнил церковь.

Те же самые цветы покрывали маленькую каменную пирамиду из камней, находящуюся за церквушкой. Девочки Мерридью положили их там накануне, взяв с собой нового члена семьи: недавно крещеную Аврору, которую несла ее крестная мать Дори.

Дубовые скамейки были заполнены неспешно беседующими людьми. Тихо играл орган. Последние гости все еще прибывали.

На передней скамье сидели Пруденс с Гидеоном и Эдвард с Чарити. Мать Джайлса устроилась от них через проход. Позади нее расположилась леди Госфорт и группа ее друзей. Остальных гостей семьи Мерридью Себастьян не знал.

Пруденс толкнула локтем своего мужа. Себастьян и Джайлс провели последние десять минут, нервно прохаживаясь вдоль алтаря, каждые несколько секунд бросая взгляд на двери. Трудно сказать, кто из них казался более взволнованным – Джайлс или Себастьян. Наконец они прекратили вышагивать, очевидно, заспорив своими низкими голосами.

– Интересно, о чем это они? – прошептала Пруденс.

– Но у нее же нет груди! – воскликнул Себастьян. – Ты не можешь жениться на плоскогрудой женщине!

– Что? О, – Джайлс застонал, вспоминая старый разговор. – У леди Элинор грудь есть, хорошо... крошечная, изящная грудь... которой я чрезвычайно увлечен. Я сам не свой от страсти, Бастиан. Я!

Губы Себастьяна задрожали от еле сдерживаемого смеха.

Джайлс продолжал:

– Знаешь, я даже скучаю – нет, я тоскую по тому времени, когда она носила платья из семнадцати акров серой ткани!

– Откуда такие перемены?

Джайлс снова вздохнул.

– Ниоткуда. Я жаждал ее еще до того, как она взяла манеру ходить полуголой и носить одежду ярких расцветок! Но, по крайней мере, пока она задыхалась в своих серых тряпках, она оставалась моей личной особой тайной. Теперь же...

– Ты ревнуешь к мужчинам, смотрящим на нее? – Себастьян не верил своим ушам. – Ты?!

– Так трогательно, правда? У меня отсутствует сила воли, я теряю контроль, даже чувство собственного достоинства, как только дело касается этой женщины. Я опьянен – слащавая, сентиментальная чушь! Как я умудрился попасть в эту жалкую ситуацию?

Себастьян улыбнулся.

– Полагаю, это называется «влюбиться».

– Я всегда думал, любовь – игра, – мрачно заметил Джайлс.

– А я всегда думал, это сказка для детей, но мы оба оказались неправы, тебе так не кажется?

– Да. – Джайлс вытащил из кармана часы и впился в них взглядом. – Похоже, мои часы остановились.

– Нет, не остановились.

– Значит, они опаздывают?

– Нет, разве только на минуту. Мы прибыли раньше, помнишь?

Они уставились на дубовые церковные двери, но там не было никакого движения, ни одного признака появления невесты. Через секунду Себастьян произнес:

– И надолго леди Элинор оставила свои серые тряпки?

– М-м-м. Она вдруг обнаружила, что они не действуют, как ей бы хотелось. Сам видишь, – произнес Джайлс слегка самодовольным тоном.

– Вижу... ты уверен в своем решении? Она ведь старше тебя, по крайней мере, лет на десять. – Себастьян решил, что Джайлс съест каждое слово.

– Всего лишь на шесть. – На лице Джайлса мелькнула усмешка сатира. – Но недостаток лет я восполняю опытом.

– Я слышал, она проста, как дерево.

Джайлс отмахнулся полным отвращения жестом.

– Я в самом деле так говорил? Ну, и дурак же я был! Ее внешность не вписывается в общепринятые стандарты, но как только она прекратила укладывать волосы в эту отвратительную... – Он обхватил руками свою голову. – Она – самая прелестная маленькая красавица, Бастиан.

Себастьяну весь этот разговор доставлял чрезвычайное наслаждение.

– Но ты танцевал с ней лишь однажды, и она посчитала тебя противным! Тебя!

Джайлс удовлетворенно осмотрел свою персону.

– Она передумала, – промурлыкал он.

Себастьян покачал головой в притворном огорчении.

– А я-то думал, она проницательная женщина.

– Так и есть. Тебя же она не хотела. А захотела меня. Что показывает наличие превосходного вкуса, если хочешь знать.

– Фу! – Себастьян, сдаваясь, махнул рукой. – Как я и говорил ранее, ее единственная страсть – добрые дела. Сироты и благотворительность. Возможно, ты просто объект этой самой благотворительности?

– Отнюдь, – Джайлс погрозил ему пальцем и довольно произнес: – Ты забыл про ее увлечение наукой.

Столь неожиданный поворот заметно удивил Себастьяна.

– Я об этом помню. Но какое отношение к тебе имеет наука?

Джайлс спокойно пояснил:

– Следующие двадцать лет или около того леди Элинор планирует провести в более глубоком изучении некоторых теорий своей матери. И я буду ее единственным помощником.

На ум Себастьяну пришла, по крайней мере, дюжина наиболее сумасшедших теорий леди Эннисмор, ни одна из которых не стоила более чем поверхностного взгляда, уже не говоря о двадцати годах серьезного исследования.

– Ты, должно быть, шутишь. Какие теории?

Джайлс походил на кошку, проглотившую канарейку и запившую ее кувшином сливок.

– Те, что касаются возбуждения не поддающейся контролю мужской страсти.

Себастьян был шокирован.

– И я стану единственным объектом ее изучения, – скромно доложил Джайлс. – Знаю, задача очень утомительная, но у всех Бемертонов сильно развито чувство благородства, и мы всегда находим возможность его проявить. Кроме того, ты же знаешь, я всегда с удовольствием отдавался... науке.

Дубовые двери открылись, и мужские умы, до этого столь поглощенные беседой, вмиг лишились всех мыслей. Орган зазвучал громче, Себастьян и Джайлс, сглотнув и выпятив грудь, заняли места у алтаря.

Четыре подружки невест, до боли прекрасные в своей свежей, яркой молодости, торжественно зашагали по проходу. Сначала Дори и Кэсси, за ними Грейс и Фейт.

Наконец вошла Хоуп – видение в сливочном шелке и кружевах – под руку с двоюродным дедушкой. Глаза Себастьяна затуманились, он перестал видеть кого-либо, кроме своей обожаемой женщины, идущей к нему по проходу. Его прекрасная, любящая Хоуп. Его Надежда, навсегда.

За ней шла леди Августа под руку с маленькой стройной женщиной – леди Элинор Вайтлоу – также одетой в кружева. И глаза Джайлса затуманились, он тоже перестал видеть кого-либо, кроме своей любимой женщины, приближающейся к нему. Наконец-то.

Звучание органа перешло в финальное крещендо, великолепно одетый священник вышел вперед, свадебная церемония началась.

Свадьба Себастьяна Рейна и Хоуп Мерридью.

Джайлса Бемертона и леди Элинор Вайтлоу.

Позже были смех и слезы, крепкие поцелуи и объятия.

А вечером все пировали и танцевали, играла прекрасная музыка.

Хоуп и Себастьян стояли, целуясь, на террасе. Ночь была теплой, а луна – полной, и они планировали сбежать, чтобы впервые заняться любовью как муж и жена. Но стоило им сделать шаг в сторону, как в зале заиграли вальс.

– Потанцуй со мной, муж мой. – Хоуп подняла руки. – Это – последний вальс вечера, а ты знаешь, что я никогда не танцевала его ни с кем, кроме тебя.

Себастьян не ответил. Он вообще за весь день произнес не так уж много слов. И он сомневался, что ему удалось бы поправить положение. Его сердце переполняли эмоции, выразить которые простыми словами было невозможно.

Она избавила его от теней прошлого и привела в свой уникальный, особый мир, полный света. Света любви.

Себастьян прижал Хоуп к себе, целуя глубоко и страстно. Пока они поцеловались, их тела тихо двигались в такт музыки. Они медленно танцевали, чувственно прижимаясь друг к другу так, что между ними не осталось места: грудь к груди, бедро к бедру. Два человека, танцующие, как один, купающиеся в лунном свете, живая часть музыки в теплом вечернем воздухе.

И это было прекрасно.