На восьмой день пребывания на острове под кроватью был найден скомканный портрет Фрэнка с призывом под портретом голосовать за Фрэнка Ловайса – лучшего кандидата в губернаторы.

Этот портрет в первый день я, когда разбирала ящики, забросила под кровать, а теперь старательно разгладила, посидела над ним, вздыхая, и повесила на стену. Мне же надо было смотреть на какое-нибудь человеческое лицо, хотя лицо Фрэнка с большой натяжкой можно было причислить к истинно таковым, но у меня других не было. Я и свое стала забывать. Он ни одного зеркала специально не привез.

Я его, негодяя, теперь насквозь ясно видела! И когда на двадцать первое утро проснулась, то совсем не удивилась, почувствовав, что меня кто-то целует. Он именно так и должен был по-воровски прокрасться и вероломно целоваться, пока я спала и не до конца проснулась, и соскучилась, и была до смерти рада всякому человеческому присутствию, даже такому бесстыдно-необузданному, от которого во мне поднимался страшный жар, и не было никакой возможности не уступить ему, и хуже того, оторвись он от меня, я бы пошла на любую крайность, а хоть бы и умоляла его остаться!

Он это прекрасно чувствовал, потому что нашел в себе силы, когда их у него не должно было остаться, с вызывающим самодовольством рассмеяться. А меня это так мало возмутило, что я не перестала автоматически благодарно поглаживать его голую спину. И когда он захотел встать, у меня помимо моей воли умоляюще вырвалось:

– Нет, Фрэнк, не уходи, не оставляй меня!

– Рыжая, эта кровать не рассчитана на двоих. Однако если ты поторопишься, возможно, на яхте у меня не пропадет желание поразвлечься с тобой.

Одевалась я считанные секунды, я жутко боялась, что он не захочет меня ждать и старалась не отставать, когда он стремительно шел к пристани и только в каюте облегченно перевела дух, потому что мы начали, как сумасшедшие, целоваться и раздеваться, а потом упали в замечательно широкую кровать. И Фрэнк опять неизвестно над чем смеялся, и я опять не могла возмутиться. И когда в дверь каюты постучали и объявили о прибытии, я простодушно призналась на свою голову:

– Фрэнк, я не хочу уходить от тебя!

– Рыжая, у меня на тебя нет времени. Одевайся!

Из каюты я выскочила, словно ошпаренная, и тут же споткнулась, зацепившись каблуком за ковер, но он меня успел подхватить. Разъяренно вырвав свой локоть, я ускорила свой шаг, насколько мне позволяли остатки моего достоинства, но они были невелики. Потому что разве бы иначе он осмелился бесцеремонно схватить меня, как будто мне недавно пятнадцать стукнуло, и засунуть в свой лимузин. А я ведь отчаянно вырывалась и пыталась удрать через другую дверцу и даже укусила его за большой палец, но он ничего не принял во внимание: поймал меня за ногу, втянул обратно и пригрозил надрать мне задницу, если я буду кусаться или как-то еще проявлять свое неповиновение, особенно в присутствии его преосвященства и свидетелей, тогда он возвратит меня на остров и раньше следующих шести недель не заберет.

– Не хочешь ли сказать, что везешь меня на мое бракосочетание? – изумленно спросила я. – Отпусти меня, я не буду кусаться. Я рада, что выхожу за Ричарда. Я уже вспомнила каков он. Ты не стоишь его мизинца! – Я хотела еще что-нибудь добавить, но Фрэнк приподнял меня и угрожающе произнес:

– Не мели языком, женщина! – и отшвырнул от себя.

Я отодвинулась в угол и, мрачно нахохлившись, молча просидела весь путь.

Когда мы вошли в незнакомый огромный дом и он приказал здоровенной дылде в переднике проводить эту леди, меня то есть, в ванну и проследить, чтобы я не сбежала, я и тогда промолчала, хотя это мне было и нелегко. Особенно пришлось крепиться, когда на меня белое платье надевали, а он без стука вошел и стал по-хозяйски оглядывать меня, вертеть и застегивать на мне содержимое, бархатных коробочек, будто я его собственность, и он в полном праве вспоминать еще про мои туфли и надевать их на меня, причем он до того зарвался, что у дверей, за которыми должна состояться брачная церемония, приостановился, сдавил мою нетолстую талию железными ручищами и зловещим голосом напомнил, чтобы я не пыталась что-нибудь выкинуть, тогда он меня не на шесть недель, а на год на остров отправит!

Но о том, чтобы выкинуть, я не вспомнила, потому что его преосвященство начал произносить торжественную речь, а Фрэнк продолжал крепко удерживать меня за талию, а Ричард опаздывает, я несколько раз оборачивалась, разыскивая его.

Когда преосвященство огласил наши с Фрэнком имена, я страшно поразилась и превратилась в соляной столб, который механически повторял, что ему велели делать. И лишь когда Фрэнк меня властно поцеловал, будто клеймо Ловайсов ставил на собственности, я пришла в себя.

Отчаянно рванулась, словно утопающая за последним глотком воздуха, и налетела головой на льдину, под которую меня затянуло, и пошла ко дну. Свет померк.

Это такая приблизительная аллегория для наглядности. На самом деле свет померк не из-за того, что я незаметно под льдину угодила, а много хуже!

Открыв глаза, я с недоумением посмотрела на Фрэнка. Он стоял рядом с кроватью, сунув руки в карманы, и напряженно глядел на меня. И казалось, что он не раскаивается в содеянном, а как бы желает отыскать это раскаяние на моем лице, потому что именно я виновата, да так необыкновенно виновата, что он чрезвычайно зол на меня и не собирается мне этот мой неописуемый, дурной поступок простить.

– Я не знала, что за тебя иду, думала за Ричарда, он только опаздывает. Ты не имел права жениться на мне без моего согласия! Это незаконно!

– Дорогуша, ты поставила свою подпись в присутствии свидетелей.

– Ага! Они видели, как я потом опомнилась, а ты меня отключил бандитским приемом!

– Это выглядело как тривиальный обморок счастливой новобрачной. Я принес извинения за твою неумеренную нервозность. Так что отныне мы связаны нерасторжимыми узами. Не советую пытаться их разорвать. Для Твикхэма первая же попытка закончится весьма печально.

–Ты его поколотишь?

– Для начала, потом, боюсь, не смогу остановиться. Ты пожалеешь.

– Я уже сейчас жалею! Так бы и проглотила себя, что поддалась! Зачем женился, если я у тебя жалкое чучело?! Назло?! Потому что знаешь, что я Ричарда люблю, и он лучше тебя?!

– Ты угадала. Тебе с таким раскладом придется смириться. Вставай, нас ожидает праздничный ужин.

– А у меня аппетит пропал! Был, а как взглянула на тебя, так весь и вышел!Я, наверное, с голоду теперь умру и тебе не достанусь!

– Ты забываешь, дорогуша, ты уже моя! Разумеется, ты составишь мне компанию.

– Не прикасайся ко мне! – буркнула я, слезая с кровати.

На праздничном ужине, кроме нас и Говарда, никого не было. Фрэнк усадил меня рядом с собой. Я хотела переехать на дальний конец, где мне по этикету полагалось сидеть, но Фрэнк не позволил это сделать и пообещал собственноручно накормить меня, если я сама не справлюсь.

Но я вскоре стала хорошо справляться, затягивая этот дурацкий ужин, когда догадалась по его заблестевшим, хищным глазам, что меня ожидает.

И не ошиблась, только мы встали, как он положил свою хозяйскую руку на мою талию и направился со мной в спальню. У ее дверей я предприняла попытку высвободиться, но он еще крепче прижал меня к себе и насмешливо посмотрел на мое разгневанное, красное лицо.

– Что ты хочешь от меня? – заносчиво спросила я.

– Исполнения обычных супружеских обязанностей.

– Но ты не любишь меня!

– Похоже, это тебя огорчает?

– Нет!

– Прошу, дорогая.

Он меня подтолкнул и закрыл дверь. Но я, отвернувшись, упрямо осталась стоять возле двери, пока он раздевался.

Справился он быстро и взялся за меня. У него это с преступной ловкостью получалось, потому что он слишком многих умело раздевал. Мне от этого вдруг сделалось как-то не по себе. А когда у меня такое состояние, у меня глаза оказываются на мокром месте, я не хотела, чтобы Фрэнк это заметил, только он все равно что-то почувствовал: остановился и приказал мне открыть глаза.Я, надменно шмыгая носом, сказала, что глаза мои, хочу открываю, хочу – нет.

– Рыжая, – с холодным пренебрежением проговорил он, – я никого не брал силой.

– И сейчас не будешь брать? – судорожно всхлипнув, спросила я. Когда дверь захлопнулась, я уткнулась в подушку и разревелась.