Монахини собирали смородину в саду около восточной стены часовни. Матильде очень хотелось присоединиться к ним, но это была работа для слуг, а поскольку она находилась на материнской территории, то вынуждена была следовать ее правилам. Отношения ее с Джудит оставляли желать много лучшего, но Maтильда делала все, чтобы построить мост через пропасть, образовавшуюся после ее замужества, тем более что мать со своей стороны тоже делала попытки к сближению. Они никогда не будут близки, но теперь, по крайней мере, они разговаривали друг с другом.

В это летнее утро она была не единственным гостем в монастыре. Ее бабушка, грозная Аделаида Ольмейская, уже месяц жила в гостевом доме, обслуживаемая толпой слуг и монахинь. Она мучилась от боли в суставах и могла передвигаться только с помощью палки и крепкой монахини. Боль и неудобства окончательно испортили ее и без того тяжелый характер.

– Слава Богу, – заявила она, оглядывая Матильду с ног до головы, – что ты беременна. Я уж думала, что де Санли на это не способен.

Матильда покраснела и приложила руку к животу.

– Я благодарна вам за заботу, – пробормотала она, – но, право, причин для беспокойства нет никаких. – Она была уже на четвертом месяце. Тошнота, мучившая ее в первые месяцы, прошла, и усталость уступила место ощущению здоровья и силы. Именно поэтому она и сочла возможным нанести визит матери, тем более что Симон отсутствовал по делам короля.

– Ну да, – огрызнулась Аделаида, – как будто вынужденное замужество и муж – калека недостаточные причины.

– Симон не калека, и меня никто не вынуждал, – обозлилась Матильда. – Наоборот, я сделала это с большим желанием, и у меня нет никаких оснований об этом сожалеть.

– Все еще впереди, – мрачно заметила Аделаида. – Взгляни на свою мать. Изнывала от похоти – так хотелось замуж за твоего отца, и посмотри, что из этого вышло. Через некоторое время они видеть друг друга не могли.

– Мама! – резко оборвала Джудит. До сих пор она в разговор не вмешивалась. – Не надо ворошить старое. Все в прошлом, и я предпочла бы это не обсуждать.

– Потому что это доказывает, что ты проявила слабость, – продолжала Аделаида. – Ты могла выбирать среди лучших женихов Нормандии, но ты предпочла этого бездельника Уолтефа. Я всегда знала, что ваш брак плохо кончится.

– Хорошо или плохо, belle mere, но его имя в почете, – с гневом вставила Матильда. – Паломники толпами идут к его могиле, и даже нормандцы говорят, что его напрасно казнили. Король Вильгельм сам жалел о своем решении.

Джудит встала и отошла, чтобы не слышать продолжения разговора.

– Его казнили за измену, – огрызнулась Аделаида. – За заговор против короля и попытку посадить на трон датского пирата.

– Тех людей, которые затеяли этот заговор, не казнили, – возразила Матильда. – Один до сих пор на свободе, другой сидит в тюрьме, но они сохранили свою жизнь. Как насчет тех, кто сейчас затевает бунт против короля Вильгельма Руфуса? Им что, тоже грозит казнь? Думаю, что нет. – Она говорила так, потому что знала, что сводный брат Аделаиды Робер Мортейнский поддерживает смутьянов и что муж и сын Аделаиды долго сомневались, прежде чем встать на сторону Руфуса.

На щеках старой женщины появились красные пятна.

– Ты была совсем маленькой, когда твой отец стал изменником, ты не можешь знать. Он погубил жизнь твоей матери пьянством и безответственностью. Он годился к управлению своими землями не больше чем младенец в пеленках.

– Но это не причина, чтобы умереть.

– Еще какая причина! – отрезала Аделаида. – Твой отец не заслуживал жизни, и я позаботилась, чтобы он ее лишился.

Матильда почувствовала, как у нее волосы встают дыбом от слов старухи.

Стоявшая у оконного проема Джудит обернулась и подошла к ним.

– Мама, что ты такое сделала? – Она говорила тихо, но таким тоном, что делалось страшно.

– Ничего такого, чего бы могла стыдиться. – Аделаида уставилась на нее, схватившись за палку, как за меч. – Когда твой никчемный муж был арестован, ты появилась при дворе и сказала, что отказываешься от него, потому что он изменник. Твой дядя был склонен проявить милосердие ради тебя и просто выслать его, но я не могла этого допустить. Через год, два он бы вернулся, скорее всего, вместе с датскими пиратами, если судить по его предыдущим поступкам. – Она перевела дыхание. – Я убедила брата, что он будет потом жалеть о своем великодушии.

– Ты подписала ему смертный приговор, – прошептала Джудит.

Матильда переводила взгляд с бабушки на мать и чувствовала, как по спине бегут ледяные мурашки.

– Не мели ерунду! – отрезала Аделаида. – Твой дядя никогда бы не изменил своего мнения только по моему настоянию. Он советовался с другими, и все согласились. Твои дяди Одо и Робер – это точно. Еще Монтгомери.

– Они давно точили на него зуб, – горько вздохнула Джудит.

– Ты тоже точила зубы, доченька. Или в монастырском заточении ты забыла, как отчаянно хотела от него избавиться? Ты умоляла меня помочь тебе и успокоилась, когда я пообещала сделать все возможное.

– Я хотела, чтобы его выслали, но не убили, черт побери, мама! – Богохульство вырвалось у нее непроизвольно, и она слишком поздно закрыла рот ладонью.

– Ха! Десять лет ты хозяйничала в его владениях. Только после смерти дяди ты ослабила хватку, да и то по своей глупости. – Лицо Аделаиды перекосилось от злости. – Разве в Библии не сказано, что, прежде чем удалять соринку из глаза соседа, надо позаботиться о бревне в своем собственном? Ты виновата не меньше меня, дочка. Даже больше, потому что не сумела привязать Уолтефа к себе и уберечь от глупостей. Он был слабым, ты должна была его поддержать. Когда ты не справилась, мне оставалось сделать единственно возможную вещь и избавиться от него навсегда!

– Нет, мама, ты сделала это для себя! – воскликнула Джудит. – Для своего драгоценного сына, потому что хотела видеть его владыкой Хантингдона!

– И ты не возражала, дочка… Не передергивай меня, потому что ты смотришь на свое собственное отражение.

Матильда внезапно почувствовала себя так плохо, что едва успела вскочить и добежать до угла комнаты, где ее вырвало. Перед глазами стало темно, колени подкосились.

– Смотри, что ты наделала! – услышала она материнский крик. – Если у нее случится выкидыш, на твоей совести будет еще одно убийство.

Как в тумане, Матильда почувствовала, что руки матери пытаются ее поднять. Она оттолкнула ее.

– Не смей меня трогать! – выдохнула она. – Не могу видеть вас обеих.

Но Джудит не отошла.

– Можешь ты или нет – у тебя нет выбора, – мрачно заявила она. – Успокойся. Ты ведь не хочешь навредить ребенку?

Последние слова заставили Матильду взять себя в руки. Борясь с дурнотой, она почувствовала, что ее мать тоже находится на грани срыва. Ее дыхание было частым и прерывающимся, как и у нее, и по телу пробегала нервная дрожъ.

Они услышали шорох. Это, опираясь на палку, встала Аделаида и молча вышла из комнаты. Джудит стала подниматься, но Матильда вцепилась в ее платье и заставила ее взглянуть ей в глаза.

– Поклянись мне, что ты не способствовала смерти моего отца, – прошептала она, – Поклянись.

Мать проглотила комок в горле.

– Я не могу этого сделать, – прошептала она. – Хотя, видит Бог, я бы хотела. – Она закрыла глаза. – Ты была так юна, обожала его, он обожал тебя. Ты не знала его с другой стороны – как безответственного глупца, который мог напиться до беспамятства и который ничего не смыслил в управлении.

– Значит, он из-за этого умер?

Глаза Джудит широко открылись.

– Я не знала, что дядя его казнит. Думала, его просто вышлют. Вина гложет меня. Сколько я ни молюсь, груз не становится легче. Да, я хотела, чтобы он исчез из моей жизни, но не ценой его жизни… Если бы я знала, что случится, я бы на коленях умоляла дядю пощадить его.

Матильда отпустила Джудит и села. Слезы струились по ее лицу. Пусть мать холодная и гордая, но ей всегда было важно говорить правду, какой бы горькой она ни была.

Джудит встала и отошла от Матильды, собираясь с силами. Провела ладонью по глазам, шмыгнула носом – это все, что она себе позволила.

– Я пыталась, – повторила она, – но недостаточно. Невозможно свести вместе лед и пламя и надеяться, что они выживут.

– А как же я, мама? – сдавленным голосом спросила Матильда, – Если во мне твоя кровь смешана с кровью отца? Как мне выжить?

Лицо Джудит уже приобрело обычное сдержанное выражение.

– Возможно, у тебя, единственной среди женщин этой семьи, есть надежда уцелеть, потому что ты можешь гнуться и не ломаться. Этим наградил тебя отец. Кроме того, как бы я ни относилась к твоему мужу, он человек с амбициями, знакомый с дворцовыми интригами. И он нормандец. В твоей жизни могут быть совсем другие проблемы.

– Какие? – шепотом спросила Матильда. Джудит пожала плечами.

– Симон де Санли как бездомный кот, – сказал она. – Он ищет, где бы пригреться зимой, ему нужен домашний очаг. Но наступит весна, появится дичь, за которой можно погоняться, места, которых он еще не видел, и тебе его не удержать. Именно поэтому я рада, что ты способна гнуться.

Матильда вытерла глаза и неуклюже поднялась на ноги. Джудит сняла с ее платья прилипшие соломинки и оправила его.

– Он мог стать моим мужем, – сказала она. – Ребенок, растущий сейчас в твоем чреве, мог бы быть моим. Помни это. Он женился на тебе только по необходимости. Ты согласилась потому, что это было удобно, и потому, что тебя всегда влекло к убогим. Но больше всего из-за того, что на нем был плащ твоего отца. – Она взглянула на Матильду строгим, но не враждебным взглядом. – Я говорю все это для твоей же пользы. Помни об этом, и пусть голова твоя не кружится от любовных песен менестрелей. Это единственный способ выжить.

Со двора донесся топот копыт. Матильда выглянула и окно и увидела мужа в окружении своего эскорта. Лошади были в мыле, будто скакать пришлось очень быстро.

Материнские слова больно задели Матильду, потому что подтвердили ее собственные сомнения. Они были жестоки, хотя и отчасти правдивы. Несмотря на это, а может, благодаря этому, ее сердце освободилось от груза. Ей нужен Симон. Нужны его сильные руки, его уверенные слова, но больше всего ей хотелось, чтобы он забрал ее отсюда. Она поспешила к двери и выскочила во двор. Симон обернулся, лицо осветила широкая улыбка, и он раскрыл объятия. Матильда бросилась к нему на шею.

– Слезы? – Симон провел большим пальцем по ее щеке. – Почему?

– Так. Позже расскажу. – Она с силой обняла его. – Как я рада тебя видеть. Когда мы сможем поехать домой? – Голос ее дрогнул.

Он слегка отодвинул ее и, держа на расстоянии вытянутой руки, всмотрелся в ее лицо.

– Сейчас слишком поздно ехать в Нортгемптон, – пояснил он, – но ничто не может нам помешать провести ночь в Окли… если ты хочешь.

Матильда прижалась лбом к холодному металлу его кольчуги.

– Мне хочется, – сказала она. – Если ты не слишком устал с дороги.

– Ничего, от усталости можно избавиться с помощью кубка вина и хорошей еды, – возразил он. – Мы быстро ехали, но еще несколько миль – это ерунда.

Матильда кивнула, сообразив, что у него не больше желания оставаться под одной крышей с ее матерью, чем у нее.

Лунный свет проникал через открытые ставни и освещал две нагие переплетенные фигуры на кровати. После любви Симон рассказал Матильде о боях на юге. Епископ Одо и Монтгомери подняли восстание против Вильгельма Руфуса, заявляя, что королем должен стать старший сын Завоевателя – Робер. Руфус с помощью сторонников не замедлил разделаться с восставшими. Монтгомери сдался, но Одо забился в Рочестер, как улитка в раковину, откуда ее можно выковырять только с помощью серебряной булавки, однако вместо булавки Руфус полагался на жажду и голод. Ему помогали тучи мух, слетевшихся на город.

– Солдаты вынуждены были есть по очереди – одни едят, другие мух отгоняют, – рассказывал Симон морщась. – Мы эту вонь из-за стен чувствовали. Люди, лошади, собаки… Этот запах невозможно забыть.

Матильду передернуло, но она не остановила его. Пусть выговорится.

– Монтгомери отправился к ним на переговоры. Сначала они требовали свободу и свои земли в обмен на сдачу, но Руфус отказался. Он сказал, что сохранит им оружие и жизнь. Те, у кого еще остались лошади, могут на них уехать. – Симон помолчал вспоминая. – Они вышли двумя колоннами, сохраняя достоинство, хотя от них воняло, губы у всех пересохли и тела были покрыты струпьями. Руфус велел трубить победу как можно громче. Простые англичане, которых набрали в армию Руфуса, оскорбляли их и кричали, что тех надо повесить.

– И что сделал Руфус? – спросила Матильда.

– Он не вмешивался, позволил им наораться, при этом улыбался, – ответил Симон. – Разве можно найти лучшее доказательство того, что он король Англии, чем эти выкрики во славу его и требования крови его врагов? Мне кажется, что он очень способный военачальник и хитрый политик.

– Значит, опасности больше нет, и Монтгомери и епископа Одо приструнили. – Она подвинулась к нему поближе.

– Одо еще может попробовать что-то придумать, но сам он стар и уже не способен принимать участие в битве. Когда он выехал из Рочестера сдаваться, он нес свои годы, как тяжелый мешок на плечах. Не думаю, что он вернется в Англию, разве что Робер победит, но я в этом очень сомневаюсь. Монтгомери едва избежали расплаты, но в Англии они теперь будут под присмотром таких людей, как Хью Лупус… и я. – Он улыбнулся, хотя ему явно было не смешно. – Вот такие дела.

– Но ты задержишься дома? – спросила Матильда и закусила губу, услышав умоляющие нотки в своем голосе.

После откровений в Элстоу она чувствовала себя очень уязвимой.

Он запустил пальцы в ее сверкающие волосы.

– Разве что ненадолго, – ответил он. – Мне надо еще достроить замок и посмотреть, как родится мой сын.

Матильда благодарно прижалась к нему, но вдруг подняла голову.

– А что, если у меня будет дочь? – спросила она. – Моя мать родила двух девочек, ее мать тоже. Мой дядя Стефан родился, когда бабушке было уже за сорок.

Симон приподнялся, чтобы взглянуть на нее.

– Значит, родишь девочку. Я все равно буду ее любить, ведь она станет нашим первенцем. И совсем необязательно повторять путь своих родителей.

– Я никогда не пойду их путем, – горячо пообещала Матильда. – Никогда. – Она сжала кулаки и постаралась забыть дневные откровения.

Симон ласково погладил ее по спине.

– Неплохо быть гордым, – заметил он, – но гордость в избытке может иметь горький привкус. Не верю, что твоя бабка рада своему триумфу или хотя бы удовлетворена. Сама видишь, что происходит с твоей матерью. Она ограждала себя от неприятностей, забравшись в свою раковину, и теперь сама попала в ловушку.

Ей не пришлось подробно рассказывать ему о том, какую роль сыграла бабушка в падении ее отца. Он был слугой при дворе в то время и давно все знал. Когда она спросила, почему он ей не рассказал, он пожал плечами.

– Я научился ценить умение молчать, – пояснил он, и больше ей ничего не удалось из него вытянуть.

Как обычно, у нее осталось ощущение, что она его совсем не знает, в то время как он видит ее насквозь. Может, так хорошо понимает насчет материнской раковины, потому что живет внутри собственной, подумала она, и искусство молчания было частью этого убежища. Если бы только она могла пробиться через все эти защитные преграды и узнать его так, как он знал ее. И доказать, что мать не права.

Луна исчезла, на небе остались только звезды. Матильда смотрела в ночь и в первый раз почувствовала, как под сердцем зашевелился ребенок.