Фил Форстер проснулась, как обычно, в 7.30 в своей одинокой квартире на Пэсифик Хайте. Ей не нужно было выключать звонок будильника, потому что сам будильник ей был не нужен. В этом заключалась одна из сторон ее тренировки. Она научилась спать урывками, когда у нее было десять свободных минут, и вставать в одно и то же время.

«Семь тридцать, — подумала она, направляясь в ванную. — Странно, как быстро идет время, и забавно, что мне кажется, будто сейчас только шесть тридцать». Она остановилась и окинула взглядом свое эффектное жилище: огромные окна с видом на залив Сан-Франциско, книжные полки, привлекающие внимание картины и скульптуры молодых американских художников. Она с удовольствием подумала о старых шелковых коврах, покрывающих светлые паркетные полы, об оборудованных по последнему слову техники ванных комнатах и кухне — кругом сталь и галоген, белое, серое и черное.

Многим ее дом из-за нарочитого отсутствия ярких цветов казался бездушным, но Фил считала, что ковры, произведения искусства и книги вносили сюда живую ноту. Все остальное было просто фоном, необходимыми предметами быта: ими нужно пользоваться, а не выставлять напоказ. «Просто, но со вкусом», — как одобрительно сказала бы какая-нибудь бабушка. И все куплено на ее собственные деньги.

Одевалась она в том же строгом стиле: одноцветные элегантные вещи от японских дизайнеров. А блестящие черные волосы, затянутые в шиньон, светлая кожа, красная помада и глубокопосаженные удивленные голубые глаза привлекали к ней внимание на телевидении и книжных презентациях, проходивших по всей стране. Фил успешно практиковала как врач-психиатр, кроме того, она написала несколько популярных книг по психиатрии, расходившихся миллионными тиражами. «Доктор Фил Форстер: Супружество». «Доктор Фил Форстер: Климакс». Детская ревность. Развод. Наркотики, алкоголь, насилие в семейных отношениях. Вам стоит только назвать свою проблему, а доктор Фил все раставит по местам и научит, как решить или избавиться от нее.

Она приняла душ, обдумывая предстоящий день: утром занятия со студентами в Центральной больнице Сан-Франциско, которые она вела бесплатно, днем — консультации в Университете Калифорнийского медицинского центра, потом прием пациентов с четырех тридцати до семи тридцати. Автомобильные пробки но пути домой. Душ, потом стаканчик красного вина.

А после, завернувшись в пушистый белый халат, высвободив волну черных волос из тугого шиньона, очистив лицо от косметики и дежурных улыбок, она сядет ужинать. Одна. В который раз.

Пока же она сушит волосы, попутно смотря утренние новости по телевизору. Политические скандалы, дорожно-транспортные происшествия, погода… еще несколько сообщений. Очередное убийство. Симпатичный следователь сообщил, что жертвой убийства стала молодая женщина, обнаруженная в овраге случайным прохожим, который выгуливал своих собак.

Фил завороженно смотрела, как камера выхватывает спасателей, спускающихся на дно оврага к телу девушки, которое наполовину скрыто густыми зарослями кустарника. Они прикрепили к нему ремни и начали вытягивать наверх. Она заметила медно-рыжие волосы, безжизненную белую руку, ногу в красной кожаной босоножке.

Она вздохнула и выключила телевизор, испугавшись собственного извращенного любопытства. За годы, проведенные на работе в больнице, она достаточно насмотрелась на мертвые тела, но сейчас в этом зрелище было что-то непристойное. Девушка выглядела такой беззащитной, а телекамеры так нагло фиксировали ее последние секунды…

Вчера вечером она была жива, вероятно, проводила время с друзьями, гуляла, болтала, может быть, ужинала, танцевала. Фил чувствовала, что она наверняка была чьей-то «малышкой». А сегодня ее мать узнает страшную правду.

— Черт, — выругалась Фил. Она включила фен и посмотрела на себя в зеркало ванной. Жизнь могла быть отвратительной, как считали многие ее пациенты, но все-таки это лучше, чем то, что случилось с бедной девушкой.

Она высушила волосы, затянула их назад так сильно, что заболела кожа, потом уложила их в узел на затылке. Быстро оделась. Она носила изящное шелковое белье: у нее была худощавая фигура, и ее формы не нуждались в корсетах и лайкре. Кроме того, шелк был ее прихотью, роскошной тайной, скрывающейся за строгим черно-белым фасадом, который она демонстрировала миру. Иногда она делилась своей тайной, но в последнее время — не слишком часто. Фил пожала плечами, застегивая жакет черного брючного костюма. Что поделать, работа прежде всего. К тому же безбрачная жизнь имеет свои преимущества.

Приблизив лицо к зеркалу, она тщательно обрисовала рот красной «Паломой». Без яркой помады ее губы выглядели мягкими и беззащитными. Бархатный красный цвет символизировал вызов. Она была женщиной, с которой нужно считаться. Женщиной на вершине профессионального успеха. Женщиной, которая знала, чем у нее занята каждая минута дня. Даже если иногда, подумала она с болью, ее ночи казались слишком пустыми.

Она надела ониксовые клипсы, оправленные в золото. Никаких других украшений, только мужские часы, достаточно большие, чтобы можно было узнать который час, не поднимая руки; достаточно большие, чтобы ее пациенты не подумали, что она следит за временем.

Она собрала черную замшевую сумочку, нашарила ключи и в последний раз проверила свой костюм.

Прихватив большой черный портфель с бумагами, которые могли понадобиться в этот день, она спустилась на лифте, села в машину — аккуратный черный «лексус», такой же строгий, как и она сама. Включила мотор и окунулась в реальный мир: машина поехала по направлению к Центральной больнице Сан-Франциско на Потреро Хилл.

Было только 8.20 утра, а прием пациентов начинался в 9.00, поэтому она отправилась в буфет за чашечкой кофе, которое не смогла выпить дома после показа мертвой женщины по телевизору. Пройдя немного по коридору, она передумала. Итальянец в кафе на углу варил более крепкий кофе — отличный датский напиток.

Оказавшись на улице, она услышала сирену скорой и повернулась, чтобы посмотреть. Санитары уже выскочили из машины. Секундой позже они бежали с носилками, придерживая трубку капельницы, прикрепленную к руке пострадавшей, в сторону ждущих врачей и медсестер.

Тело пострадавшей было обмотано сверкающей шоковой фольгой. Ее голова была зафиксирована на носилках, с двух сторон ее поддерживали подушки с песком. Фил бросилось в глаза разбитое, мертвенно-бледное лицо, плотно закрытые глаза, перепачканные кровью рыжие волосы. Девушка из оврага.

— Так, значит, она не погибла, — удивилась она. Потом, вспомнив восковой цвет ее лица, добавила мрачно: — Пока не погибла.

В одну минуту датский кофе как-то потерял все свое очарование. Она повернулась и пошла обратно в больницу, опустив голову, думая о молодой девушке, о родителях, которых вызовут к ее постели, о ее шансах выжить. Было ясно, что у нее серьезная травма черепа и Бог знает еще какие повреждения, внутренние и внешние.

«Бедная, бедная девочка», — подумала Фил печально.

Встряхнувшись, она проглотила чашку кофе из автомата и отправилась по сияющим чистотой коридорам в свой рабочий кабинет.

К 12.30 Фил осмотрела восемь пациентов и уже проголодалась. Собирая свои бумаги и папки и засовывая их в черный портфель, она подумала о цыпленке под томатным соусом и свежем сандвиче с базиликой или фокачьей. У двери Фил заколебалась, нерешительно поглядывая на телефон. Она все еще не могла выбросить из головы образ девушки, найденной в овраге. В течение всего утра ее неотступно преследовало одно и то же видение: нога в легкомысленной красной босоножке; разбитое лицо, бесцветное, как лунный камень; окровавленная голова. Дрожь пробежала по ее телу, она бросилась из кабинета по коридору в травматологический центр.

Дежурная сестра улыбнулась, узнав ее.

— Вы имеете в виду девушку, доставленную в восемь двадцать две утра, — уточнила она, отвечая на вопрос Фил. — Спасатели решили, что она мертва, увидев ее на дне оврага, но, когда ее вытащили, у нее прощупывался пульс. Ребра сломаны, возможно внутреннее кровоизлияние, в двух местах пробита левая височная кость. Врачи сразу приняли меры, и пока что она жива. — Медсестра оторвалась от своих записей. — Думаю, они сделают для нее все возможное и невозможное, — сказала она ободряюще, потом вдруг поинтересовалась: — А вы ее знаете?

Фил покачала головой:

— Я увидела спасательные работы в утренних новостях. И теперь она не выходит у меня из головы.

— Я представляю, — сказала медсестра с чувством. — Жалко, что вы не знаете ее, потому что мы так и не установили ее личность. Полицейские сейчас, наверное, прочесывают овраг в поисках сумочки или каких-нибудь других вещей. Но пока она остается безымянной, насколько мне известно.

— Может быть, следует поместить ее фотографию в газеты, — предложила Фил, все еще думая о матери, не подозревающей, что жизнь ее дочери на волосок от смерти. Наверняка материнское прикосновение, звук ее голоса, просто ее присутствие в той же комнате помогли бы выжить. Неожиданно Фил показалось необычайно важным разыскать, привезти ее сюда.

— Никаких фотографий помещать не будут, — сказала медсестра, — неподходящий вид. Ее даже родная мать не узнает.

Фил вздохнула с сожалением, поблагодарила медсестру и пошла прочь. Глупо лезть не в свое дело — ведь она даже не знает этой девушки. И все-таки Фия надеялась, что девушка выживет. Напрочь забыв о сандвиче с фокачьей, она медленно пробивалась через поток машин к Университетскому медицинскому центру.

Потом Фил принимала своих пациентов и только один раз поймала себя на том, что отвлеклась. Она почувствовала облегчение, когда последний больной, записанный на семь часов, не явился, и только по дороге домой вспомнила, что за весь день не съела ни крошки.

— Ничего удивительного, что ты пребываешь в прострации, — выговорила она сама себе, потому что чувствовала себя виноватой в том, что не работала с полной отдачей. Она вырулила на Сэнсам, снова свернула на Имбаркадеро и поставила машину на свободное местечко прямо перед Иль Форнао.

Как обычно, ресторан был набит битком.

— Я могу посадить вас в баре, доктор, — сказала хозяйка. Фил часто заглядывала сюда после работы, когда чувствовала себя слишком усталой, чтобы думать, из чего приготовить ужин, и все здесь хорошо ее знали. — Тут есть тихий уголок, где вас никто не побеспокоит.

Хозяйка провела ее к свободной табуретке в глубине бара и вручила меню. Фил заказал стаканчик красного вина. На стойке лежал экземпляр «Хроники». Первую страницу газеты занимала фотография — спасательные службы на дне Митчелского оврага. «В овраге найден труп неизвестной женщины» — гласил заголовок. Она с удивлением прочитала его, но потом вспомнила: сначала все думали, что девушка мертва. Может быть, завтра, если более важная информация не вытеснит эти новости, газета восстановит ее среди живых. И если к тому времени она не будет мертва.

Фил накручивала на вилку спагетти, думая о возвращении домой, в пустую квартиру, и вдруг вспомнила, что сегодня ей исполнилось тридцать семь лет!

Повинуясь внезапному порыву, она заказала бокал шампанского, а потом тут же пожалела об этом. День рождения, который, празднуют в одиночестве, — это не настоящий день рождения.

Она пробежала глазами газету, остановившись на завлекательной статье о путешествии в Париж. Париж. Само это слово звучало как обещание: весна, цветущие каштаны, столики кафе под сенью деревьев, прогулки по Сене. Красивый мужчина в твоей постели, горячий, крепкий кофе для двоих на следующее утро… Облако грез в дождливый вечер Сан-Франциско.

Она снова тоскливо вздохнула. Вспомнила, между прочим, что в этом году в Париже должна проходить конференция психиатров. Может быть, она найдет время поехать туда. Почувствовав себя лучше. Фил попросила счет, припудрила нос и добавила мазок красной «Паломы» на губы.

Когда она встала, чтобы уйти, женщина сидящая рядом, повернулась и улыбнулась ей. Ее огненные волосы были рассыпаны по плечам, и Фил подумала, почувствовав внезапную острую печаль, о девушке, находящейся между жизнью и смертью в реанимации Центральной больницы Сан-Франциско.

Она позвонила в больницу из машины. Нейрохирургическая операция прошла успешно, но девушка оставалась в коме. Доктора еще не были уверены насчет последствий мозговой травмы. Пройдет время, прежде чем они узнают, чего можно ожидать.

Фил медленно ехала домой, а по щекам ее текли слезы. Она вспоминала то, о чем не хотела вспоминать, то, от чего, как хороший психиатр, пыталась освободиться: страх, и чувство вины, и безутешное горе… Теперь, из-за полумертвой рыжеволосой девушки, лежащей в больнице, все это нахлынуло на нее снова.

— Дура, — сказала она себе строго. — Ты просто невыносимая дура, Фил Форстер.